Автор: Кейтлин Николь О'Нил
Источник: The Youth Right Blog
Источник перевода: Подслушано: эйджизм
Те, кто следят за моей работой, знают, что сейчас я пишу книгу о правах молодежи. Когда кто-то пытается написать книгу на тему освобождения молодёжи, которую он изучал столько же времени как я, интересно осознать те области специализации, в которых у вас есть значительные пробелы. Во введении к книге, которое я сейчас пишу, я смогла уверенно написать о взаимосвязи между работами по теории освобождения молодежи, появившейся в 1970-х годах, и тем, как эти работы отражают культурные, социальные и политические особенности того периода в истории США. Но когда я поняла, что в своем повествовании мне нужно было написать о том, как моральная паника и реакционный культурный консерватизм 1980-х годов нивелировали достижения предыдущих десятилетий в деле освобождения молодежи, то почувствовала, что чтобы дать точный отчет о ситуации, мне еще предстоит работа.
В поисках книг о молодежи и моральной панике 1980-х годов, я постоянно натыкалась на упоминание книги Ричарда Бека «Мы верим детям: Моральная паника 1980-х». Эта книга, опубликована в 2015 году, получила признание критиков и посвящена ряду необоснованных, но весьма значимых обвинений сотрудников детских садов в сексуальном насилии над детьми в 1980-х и начале 1990-х годов. Название книги поначалу заставляло меня, как сторонника освобождения молодежи, чувствовать себя неловко. Поскольку я знала, что в книге рассказывалось о том, как обвинения в сексуальном насилии оказались раздутыми и необоснованными, название «Мы верим детям» звучит как ироническое замечание, верно? Конечно, ни один сторонник освобождения молодёжи не хочет подавать такой рассказ. Тем не менее, рецензии на книгу позволили мне преодолеть сомнения, и я рада, что, прочитав эту увлекательную книгу, обнаружила, что название следует читать в совершенно ином свете, чем я предполагала изначально.
Пожалуй, ключевое понимание освобождения молодёжи как философии заключается в том, что насилие над детьми и опека над детьми часто являются сторонами одной медали. В очевидной попытке «защитить» детей (что зачастую является эвфемизмом для «контроля» над ними), дети оказываются в гораздо более опасных ситуациях, чем в случае преувеличенных или мнимых угроз, от которых взрослые стремились их защитить. И лишив молодёжь самостоятельности и свободы, взрослые лишают их возможности избежать реальной опасности. Я не думаю, что Ричард Бек назвал бы себя сторонником освобождения молодёжи и думаю, он был бы удивлен, если бы он даже услышал о существовании нашего движения. Тем не менее, он трактует динамику насилия/протекционизма исключительно четко и во многих отношениях можно сказать, что исследование этой истины лежит в основе его книги.
Одна из самых важных вещей, которую нужно понять в связи с пандемией чрезмерных обвинений в педофилии в 1980-х годах, которые потрясли страну, заключается в том, что это прежде всего не "моральная паника", вызванная лгущими детьми. Эта паника была почти полностью вызвана родителями, и дети, оказавшиеся под перекрестным огнем истерии, в конечном итоге подвергались преследованиям, принуждению и угрозам со стороны взрослых, которые были их опекунами. Помимо родителей, к появлению противоречивых данных о предполагаемом насилии привели также действия социальных работников, полицейских, прокуроров, детских психологов и врачей. Эти люди хотели обвинить воспитателей и учителей в педофилии по разным причинам. Например, мать, которая выдвинула пресловутые обвинения МакМартина в сексуальном насилии, была психически нестабильной и не осознавала свои действия. Некоторым другим родителям участие в движении против растления малолетних давало смысл жизни. Некоторые прокуроры, полицейские, социальные работники и психологи делали ложные обвинения из-за карьеризма. Но Бек предполагает, что на более глубоком уровне утверждения о массовом растлении детей в детских садах в той или иной степени были протестом против меняющейся динамики семьи, сексуальной революции, феминизма второй волны и других движений, которые появились в 1960-х и 1970-х годах. Бек утверждает, что объявление детских садов очагами жестокого обращения с детьми было поводом заявить, что женщины не должны работать, а должны сидеть дома с детьми, потому что маленьких детей якобы не при каких условиях нельзя оставлять без надзора матери.
В дополнение к тому, что в книге основное внимание уделяется обвинениям в сексуальном насилии в детском саду, книга рассматривает подавление воспоминаний о сексуальном насилии в детстве, которые обнаруживаются людьми во взрослом возрасте и рассматриваются как причина психологических заболеваний - обычно таких, как множественное расстройство личности. Бек скептически относится к дискурсам, связанным с подавленной памятью и множественными расстройствами личности, и убедительно демонстрирует, что значительная часть утверждений о таких явлениях - ложь. Тем не менее, Бек утверждает, что многие женщины, в частности, описавшие свой опыт угнетения, жестокого обращения или сексуального насилия в нуклеарной семье не сразу смогли восстановить воспоминания о реальном насилии, связанном с юридическим, социальным, культурном, экономическим и политическим контекстом, в котором они оказались.
Как пишет Бек: «Каков был источник давления, которое требовало от женщин объяснять все свои пробемы жестоким рассказом об инцесте между отцом и дочерью? Частично ответ можно можно найти в законодательстве, которое расширило срок давности для взрослых, переживших насилие в детстве, только если насилие носило сексуальный характер. Эти законы не помогли взрослым, которые хотели подать в суд на своих родителей за физическое насилие или отсутсвие ухода и помощи в детстве, и это стимулировало женщин говорить о своих детских травмах исключительно с точки зрения сексуальных надругательств, независимо от их фактического опыта. Измение "сроков давности" дало истцам дополнительный стимул утверждать, что до недавнего времени их воспоминания о насилии были подавлены. Тем исцам, которые говорили, что они всегда помнили, что с ними случилось, и что они недавно поняли только последствия насилия, а не "вспомнили насилие", было труднее выиграть суд. В конце концов, нет никакого смысла возбуждать гражданский иск против кого-то, у кого просто нет больших денег. Дела, которые заканчивались судом и СМИ, обычно касались белых семей из высшего среднего класса. Но их архетипичный рассказ об инцесте, травме и выздоровлении, происходящий в контексте семейной жизни среднего класса, не похож на подавляющее большинство историй о семейном насилии, и, конечно, никак не помогали решить проблемы более типичного насилия. Рассказ был своего рода ключом, и женщины, которые не могли использовать этот ключ, обнаружили, что без него двери социального и юридического признания насилия остаются закрытыми, и помощь им никто не оказывает».
В качестве примера приведу абсурдный случай семьи Инграм. Отец этой семьи, Пол, был преуспевающим офицером полиции и работал в очень дружном коллективе, которому он полностью доверял. Дома он был довольно авторитарным родителем и с трудом мог общаться по-человечески со своими детьми, несмотря на то, что любил их. Когда он и его жена Сэнди поженились, они были католиками, но позже они очень увлеклись учением одной харизматический протестантской секты, где люди якобы говорили на странных языках, когда их «побуждал к этому Святой дух». У пары было пятеро детей, включая дочь по имени Эрика. В 1980-х годах Эрика была подростком и часто посещала церковный лагерь под названием «От сердца к сердцу», и на одной из проповедей проповедник (он же т.н «психологический мотиватор») начал говорить о том, что молодые девушки подвергаются сексуальным надругательствам, и когда рыдающая Эрика вышла на сцену, он сказал ей, что на самом деле она плачет из-за того, что подверглась сексуальному насилию своим отцом.
Чтобы понять, почему Эрика так быстро увлеклась этой идеей и даже с ней соглашалась, стоит отметить, что она недавно прочитала книгу женщины, которая утверждала, что ее якобы респектабельная христианская семья фактически втянула ее в ужасное сатанинское ритуальное насилие. Она также была госпитализирована с воспалительным заболеванием таза, и врач сказал ей, что единственное, что может вызвать это заболевание - половые сношения. Это неправда, так как это заболевание также может быть вызвано кистами яичника, которые были у Эрики, и, поскольку Эрика была девственницей, непрофессиональное замечание доктора ее очень испугало. Таким образом, когда на проповеди ее отца назвали насильником, Эрике, вероятно, начало казаться, что многие вещи наконец встают на свои места.
Когда Эрика заявила в полицию, что отец подверг ее сексуальному насилию и участвовал в сатанинских ритуалах, он не стал защищаться от обвинений в изнасиловании и решил, что, возможно, будет правильно если его арестуют, несмотря на отсутствие воспоминаний о том, что когда-либо делал то, в чем его обвиняла Эрика. Как пишет Бек: «В 1988 году Ингрем и его коллеги были согласны с мнением многих сотрудников полиции о сексуальном насилии над детьми: они считали, что жертвы могли подавлять воспоминания и на длительное время забывать о пережитой травме, а главное - что преступники тоже точно так же могли обо всем забыть. Он присутствовал на общегосударственном совещании по предупреждению преступности, которое почти полностью было посвящено подавленным воспоминаниям, и решил что презентации на этом совещании были очень убедительными». После двухчасового допроса в полиции Инграм был готов признаться во всех видах преступлений. Под давлением полиции, проповедника и дочерей Пол рассказывал всевозможные дикие истории о якобы совершенном им преступлении.
Наконец, был приглашен профессор из Калифорнийского университета в Беркли, специалист по религии по имени Ричард Офше. Полиция знала, что Офше проделал большую академическую работу по реабилитации людей из таких сект как церковь саентологии, церковь объединения и «Саянон» и умел работать с людьми, пострадавшими от тоталитарных правительств СССР и Северной Кореи. Полиция решила, что, возможно, "сатанинский культ", в котором состоял Пол, промыл ему мозги и хотели выяснить подробности.
Также Офше проводил академическую работу, посвященную ложным признаниям. Вскоре он понял, что этот человек не совершал ни одно из тех ужасных преступлений, которые, по его словам, он совершил. Офше проверил свою теорию, сказав Полу, что Эрика рассказала ему дикую историю, в которой он заставлял ее заниматься сексом с братом и наблюдал как они это делают. Эрика не выдвинула такого обвинения, но Пол быстро признался в том, что он это делал, и начал рассказывать полиции и профессору «воспоминания» о совершенном преступлении. Когда профессор Офше открыл Полу правду, тот отказался отступить, по-прежнему настаивая на том, что он действительно совершил эти ужасные поступки. Бек пишет: «Инграм с трудом заставил себя построить у себя в голове машину для "генерации памяти", и неудивительно, что он так неохотно от нее отказывался. Эти лживые воспоминания позволили ему поверить, что его дочери всегда говорили правду, независимо от того, насколько безумными стали их истории. Признавшись в своих преступлениях, Инграм теперь защищал своих детей, несмотря на то, что он годами их предавал. "Воспоминания" Инграма также предоставили ему элегантное решение того, как быть хорошим полицейским во время допроса другими полицейскими. То, что его семья и коллеги каким-то образом случайно сговорились заключить его в тюрьму на десятилетия, не ослабило самообвинения Инграма. Он признал себя виновным и был приговорен к двадцати годам тюремного заключения».
Находясь в тюрьме, Пол осознал, что на самом деле он не сделал ничего из того, в чем его обвиняли, и попытался обжаловать приговор. Однако - как сказал Пол журналистам, когда находился в заключении - его заставило признать себя виновным в мнимых ритуальных и сексуальных преступлениях настоящее чувство вины по отношению к детям.
Другая важная мысль, изложенная в книге Бека, - это то, что дети дошкольного возраста были завалены вопросами и предположениями о сексуальном насилии, пока некоторые из них в конечном итоге не согласились с тем, что они подвергались насилию, чтобы избавиться нарратива жертвенности. На самом деле эти дети подверглись насилию не со стороны предполагаемых педофилов и сатанистов, а со стороны родителей, социальных работников, психологов и полицейских, которые их доставали. Например, Брюс Вудлинг был врачом, который большую часть 1980-х годов, как пишет Бек, «искал способы найти медицинские доказательства хронического насилия у детей». В книге подробно рассказывается о методах Вудлинга и его тесте «ответ подмигиванием», который включал исследование анусов, влагалищ и других гениталий изучаемых им детей. Тот факт, что все это было сделано с добрыми намерениями, только усугубляет ситуацию. Важно отметить, что Ричард Бек не пытается утверждать в «Мы верим детям», что многие молодые люди, находящиеся в эпицентре этой паники, не были травмированы. Тем не менее, он ясно дает понять серьезнее всего навредили этим детям те, кто больше всего «пытался их защитить». Когда я читала книгу доктора Лоуренса Р. Риччи «Что случилось в лесном сарае: тайная жизнь избитых детей и новая профессия для их защиты» (которую я также анализировала здесь, в своем блоге «Права молодежи»), я подумала, что некоторые показатели, которые принято рассматривать в криминалистике якобы как признаки жестокого обращения с детьми, когда криминалисты пытаются установить факт жестокого обращения с телом рассматриваемого ребенка путем ссылки на физически видимые телесные признаки,
могут на самом деле привести к ложно положительному результату. Информация, которую Ричард Бек предлагает по этой теме в книге «Мы верим детям», может показать, что эти проблемы актуальны до сих пор.
Одна вещь, которую я взяла из этой книги как сторонник освобождения молодёжи и которую, я думаю, должны усвоить все сторонники освобождения молодёжи, состоит в том, что в конечном счете самоубийственно и безответственно отказываться изучать проблему сексуальных прав подростков и борьбу с атмосферой сексуальной паники, которая все больше проникает в американскую культуру, общество, право и политику по отношению к молодежи. Потому что на самом деле преувеличенный страх перед педофилами и преувеличенные представления о подростковой асексуальности и незрелости лежат в основе столь многих возрастных предрассудков, которые с момента их появления в 80-х укорениливь с областях, которые напрямую все меньше связаны с вопросами сексуальности. Но если сторонники освобождения молодёжи заботятся о каких-либо правах несовершеннолетних, они не могут избегать или вести себя нерешительно, когда речь заходит о проблематичном нарративе связанном с несовершеннолетними, совершеннолетними и сексуальностью. Вместо этого нам надо настаивать на сексуальном освобождении всех людей, вне зависимости от возраста (но при этом не бояться опираться на детальные работы о вреде сексуальной объективации и эксплуатации, который проявляется независимо от возраста. Эти работы были написаны сторонниками феминизма второй волны, такими как Андреа Дворкин и Кэтрин Маккиннон, от которых Бек быстро отрекается, но я твердо убеждена, что они могут дать важную информацию о природе сексуальной эксплуатации и надругательств, которые в конечном счете не основаны на эйджистских представлениях о сексуальной панике, которая, как сказано в книге, связана с паникой в 1980-х вокруг историй об изнасиловании в детстких садиках и о сатанинских ритуалах).
Отчет Бека о сексуальной панике 1980-х годов полезен еще и для того, чтобы осознать эти культурные явления в контексте повсеместного сексизма и гомофобии, которые приняты в обществе. Некоторые из жертв ложных обвинений в совершении сексуальных надругательств над детьми, были геями, лесбиянками или бисексуалами (или ошибочно считались таковыми). Это способствовало тому, что слишком много американцев в 1980-х годах из-за своих предрассудков верили, что эти люди виноваты по определению. Точно так же мужчины, которые работали учителями, воспитателями детских садов или вообще каким-либо образом ухаживали за детьми, практически автоматически воспринимались подозреваемые в педофилии из-за гомофобии и мизандрии. И, наконец, главной движущей силой этой моральной паники была мизогиния. По мере того, как в 1970-х и 1980-х годах все больше и больше женщин начинали работать и из-за этого стали обращаться к няням или отдавать детей в садики, общество не могло смириться с возростающей активностью женщин в общественной сфере и со своими негативными суждениями на этот счет. Женщины, которые не выполняли традиционные гендерные роли, предпочитали работать вне дома и, следовательно, поручали другим повседневную заботу о детях, воспринимались как общественная проблема. Создания образа детских садов как качестве мест повсеместного насилия над детьми был одним из способов, с помощью которых общество пыталось заставить женщин вернуться к своим традиционным обязанностям жен и матерей, выполняющих исключительно "домашнюю" работу.
Особый интерес для сторонников освобождения молодежи представляет то, как Бек подчеркивает, насколько мифы о детских садах, ритуальных надругательствах и инцестовая сексуальная паника 80-х годов служили прикрытием для любых других - не связанных с сексом - форм насилия, пренебрежения, эксплуатации или жестокого обращения с молодежью. В то время социальные службы, направленные на улучшение материальных условий для малоимущей молодежи и их семей (особенно из рабочего классса) все чаще оказывались ненужными, а физическое и эмоциональное насилие, угнетение и пренебрежение по отношению к молодежи в семье начинало считаться все более приемлемым и даже желательным ради сохранения патриархатного "родительского права". И именно на фоне этих изменений того времени в массовом сознании все сильнее вырисовывался преувеличенный образ "растлителя малолетних", который выглядел особенно ужасно на фоне традиционной нуклеарный семьи.
В заключительной главе книги Бека (которая, кстати, просто превосходна), автор четко указывает, каким образом наследие сексуальной моральной паники продолжает ограничивать права современных молодых американцев, и к каким последствиям для женщин и молодежи эта паника приводит. Автор приводит несколько примеров того, как женщины подвергались судебному преследованию за то, что они разрешали своим детям играть без присмотра в течение ограниченного периода времени в местных парках или сидеть в машине, пока мать ходила на собеседование. Бек, похоже, считает, что сексуальная паника, негативно повлиявшая на молодежь, может очень негативно сказываться на малоимущих женщинах (и, в частности, на чёрных женщинах). Бек также пишет о том, что моральная паника 1980-х годов привела к тому, что слишком много нормального сексуального опыта и интереса к сексу со стороны несовершеннолетних оказалось патологизировано, что нанесло существенный вред молодежи, которую наказывают за то, что в сущности не является ничем опасным. Это вызывает тревогу всякий раз, когда закон выставляет всё более юных людей сексуальными преступниками. В заключение, Ричард Бек дает широкий и убедительный отчет о бесчисленных причинах, по которым страхи, навязанные американскому обществу морально-сексуальной паникой 1980-х годов, были распространены тогда и продолжают распространятся сейчас как значительный способ социального контроля, наносящий серьезный вред молодежи, женщинам, мужчинам, беднякам, работающим матерям, чернокожим, и, конечно, сексуальным и гендерным меньшинствам.
Интерес Ричарда Бека к феномену подавленных и впоследствии якобы восстановленных воспоминаний о сексуальном и ритуальном насилии является еще одной важной частью повествования. Бек внимательно изучает и описывает многочисленные причины, по которым растущее количество научной и психологической литературы по этим темам вызывает надежные сомнения в достоверности воспоминаний о травмах и сексуальном насилии, которые могут всплывать во время терапии. И анализ Бека идёт еще глубже. По словам Бека, нарративы, окружающие эти явления, послужили деполитизации проблемы изнасилования, сексуального насилия, инцеста и патриархального угнетения в семье, за политизацию которых так долго боролись феминистки. В предпоследней главе книги Бек пишет: «Предыдущий феминистский анализ инцеста и абьюза прямо возложил вину за эти преступления на нуклеарную семью как на институт, способствующий распределению власти между небольшими группами, который позволил отцам и мужьям осуществлять опасный контроль над их детьми и жёнами. Но "восстановленная память" отбросила этот аргумент и заменила его сюжетами фильмов ужасов и "парадом" травмированных женщин и детей. Изоляция, с которой эти женщины сталкивались при лечении, их зависимость от психотерапевта как суррогатной родительской фигуры и недоказуемость их обвинения сделали их совершенно "безопасными" с политической точки зрения».
В заключение, я бы настоятельно порекомендовала эту книгу всем сторонникам освобождения молодёжи. Я бы добавила предупреждение о том, что считаю, что мнение Бека о феминистском антипорнографическом движении в какой-то степени карикатуризирует это движение, и ошибочно связывает его с другими феноменами, с которыми оно может иметь некоторое сходство, но которые, как я считаю, фундаментально отличаются от сексуальной моральной паники, запечатлённой в «Мы верим детям», но разработка критики этой книги и объяснение моей интерпретации работ Андреа Дворкин (одной из моих любимых философов феминизма и женщины, которая, как мне кажется, также явно симпатизировала идеям освобождения молодёжи) и других антипорнографичных феминисток не является темой этого текста. Если не считать этого аспекта, я глубоко поддерживаю весь анализ, изложенный в этой книге. Она даст вам более глубокое и полное понимание того, как мы пришли к нынешней ситуации в юридическом, политическом, социальном, культурном и экономическом бесправии американской молодежи. Когда я пыталась в этом разобраться, я прежде всего взялась за эту книгу в надежде что она мне поможет, и она дала мне ответы не только на эти вопросы. Она дала мне нечто большее. Поэтому я настоятельно рекомендую эту замечательную книгу, и признаю что у меня не хватает слов для того, чтобы сказать, насколько она великолепна.
Примечание переводчика (Никита Онуфриев): Книга Ричарда Бека "Мы верим детям: Моральная паника 1980-х" на русский язык не переведена и в России не издавалась.
Источник: The Youth Right Blog
Источник перевода: Подслушано: эйджизм
Те, кто следят за моей работой, знают, что сейчас я пишу книгу о правах молодежи. Когда кто-то пытается написать книгу на тему освобождения молодёжи, которую он изучал столько же времени как я, интересно осознать те области специализации, в которых у вас есть значительные пробелы. Во введении к книге, которое я сейчас пишу, я смогла уверенно написать о взаимосвязи между работами по теории освобождения молодежи, появившейся в 1970-х годах, и тем, как эти работы отражают культурные, социальные и политические особенности того периода в истории США. Но когда я поняла, что в своем повествовании мне нужно было написать о том, как моральная паника и реакционный культурный консерватизм 1980-х годов нивелировали достижения предыдущих десятилетий в деле освобождения молодежи, то почувствовала, что чтобы дать точный отчет о ситуации, мне еще предстоит работа.
В поисках книг о молодежи и моральной панике 1980-х годов, я постоянно натыкалась на упоминание книги Ричарда Бека «Мы верим детям: Моральная паника 1980-х». Эта книга, опубликована в 2015 году, получила признание критиков и посвящена ряду необоснованных, но весьма значимых обвинений сотрудников детских садов в сексуальном насилии над детьми в 1980-х и начале 1990-х годов. Название книги поначалу заставляло меня, как сторонника освобождения молодежи, чувствовать себя неловко. Поскольку я знала, что в книге рассказывалось о том, как обвинения в сексуальном насилии оказались раздутыми и необоснованными, название «Мы верим детям» звучит как ироническое замечание, верно? Конечно, ни один сторонник освобождения молодёжи не хочет подавать такой рассказ. Тем не менее, рецензии на книгу позволили мне преодолеть сомнения, и я рада, что, прочитав эту увлекательную книгу, обнаружила, что название следует читать в совершенно ином свете, чем я предполагала изначально.
Пожалуй, ключевое понимание освобождения молодёжи как философии заключается в том, что насилие над детьми и опека над детьми часто являются сторонами одной медали. В очевидной попытке «защитить» детей (что зачастую является эвфемизмом для «контроля» над ними), дети оказываются в гораздо более опасных ситуациях, чем в случае преувеличенных или мнимых угроз, от которых взрослые стремились их защитить. И лишив молодёжь самостоятельности и свободы, взрослые лишают их возможности избежать реальной опасности. Я не думаю, что Ричард Бек назвал бы себя сторонником освобождения молодёжи и думаю, он был бы удивлен, если бы он даже услышал о существовании нашего движения. Тем не менее, он трактует динамику насилия/протекционизма исключительно четко и во многих отношениях можно сказать, что исследование этой истины лежит в основе его книги.
Одна из самых важных вещей, которую нужно понять в связи с пандемией чрезмерных обвинений в педофилии в 1980-х годах, которые потрясли страну, заключается в том, что это прежде всего не "моральная паника", вызванная лгущими детьми. Эта паника была почти полностью вызвана родителями, и дети, оказавшиеся под перекрестным огнем истерии, в конечном итоге подвергались преследованиям, принуждению и угрозам со стороны взрослых, которые были их опекунами. Помимо родителей, к появлению противоречивых данных о предполагаемом насилии привели также действия социальных работников, полицейских, прокуроров, детских психологов и врачей. Эти люди хотели обвинить воспитателей и учителей в педофилии по разным причинам. Например, мать, которая выдвинула пресловутые обвинения МакМартина в сексуальном насилии, была психически нестабильной и не осознавала свои действия. Некоторым другим родителям участие в движении против растления малолетних давало смысл жизни. Некоторые прокуроры, полицейские, социальные работники и психологи делали ложные обвинения из-за карьеризма. Но Бек предполагает, что на более глубоком уровне утверждения о массовом растлении детей в детских садах в той или иной степени были протестом против меняющейся динамики семьи, сексуальной революции, феминизма второй волны и других движений, которые появились в 1960-х и 1970-х годах. Бек утверждает, что объявление детских садов очагами жестокого обращения с детьми было поводом заявить, что женщины не должны работать, а должны сидеть дома с детьми, потому что маленьких детей якобы не при каких условиях нельзя оставлять без надзора матери.
В дополнение к тому, что в книге основное внимание уделяется обвинениям в сексуальном насилии в детском саду, книга рассматривает подавление воспоминаний о сексуальном насилии в детстве, которые обнаруживаются людьми во взрослом возрасте и рассматриваются как причина психологических заболеваний - обычно таких, как множественное расстройство личности. Бек скептически относится к дискурсам, связанным с подавленной памятью и множественными расстройствами личности, и убедительно демонстрирует, что значительная часть утверждений о таких явлениях - ложь. Тем не менее, Бек утверждает, что многие женщины, в частности, описавшие свой опыт угнетения, жестокого обращения или сексуального насилия в нуклеарной семье не сразу смогли восстановить воспоминания о реальном насилии, связанном с юридическим, социальным, культурном, экономическим и политическим контекстом, в котором они оказались.
Как пишет Бек: «Каков был источник давления, которое требовало от женщин объяснять все свои пробемы жестоким рассказом об инцесте между отцом и дочерью? Частично ответ можно можно найти в законодательстве, которое расширило срок давности для взрослых, переживших насилие в детстве, только если насилие носило сексуальный характер. Эти законы не помогли взрослым, которые хотели подать в суд на своих родителей за физическое насилие или отсутсвие ухода и помощи в детстве, и это стимулировало женщин говорить о своих детских травмах исключительно с точки зрения сексуальных надругательств, независимо от их фактического опыта. Измение "сроков давности" дало истцам дополнительный стимул утверждать, что до недавнего времени их воспоминания о насилии были подавлены. Тем исцам, которые говорили, что они всегда помнили, что с ними случилось, и что они недавно поняли только последствия насилия, а не "вспомнили насилие", было труднее выиграть суд. В конце концов, нет никакого смысла возбуждать гражданский иск против кого-то, у кого просто нет больших денег. Дела, которые заканчивались судом и СМИ, обычно касались белых семей из высшего среднего класса. Но их архетипичный рассказ об инцесте, травме и выздоровлении, происходящий в контексте семейной жизни среднего класса, не похож на подавляющее большинство историй о семейном насилии, и, конечно, никак не помогали решить проблемы более типичного насилия. Рассказ был своего рода ключом, и женщины, которые не могли использовать этот ключ, обнаружили, что без него двери социального и юридического признания насилия остаются закрытыми, и помощь им никто не оказывает».
В качестве примера приведу абсурдный случай семьи Инграм. Отец этой семьи, Пол, был преуспевающим офицером полиции и работал в очень дружном коллективе, которому он полностью доверял. Дома он был довольно авторитарным родителем и с трудом мог общаться по-человечески со своими детьми, несмотря на то, что любил их. Когда он и его жена Сэнди поженились, они были католиками, но позже они очень увлеклись учением одной харизматический протестантской секты, где люди якобы говорили на странных языках, когда их «побуждал к этому Святой дух». У пары было пятеро детей, включая дочь по имени Эрика. В 1980-х годах Эрика была подростком и часто посещала церковный лагерь под названием «От сердца к сердцу», и на одной из проповедей проповедник (он же т.н «психологический мотиватор») начал говорить о том, что молодые девушки подвергаются сексуальным надругательствам, и когда рыдающая Эрика вышла на сцену, он сказал ей, что на самом деле она плачет из-за того, что подверглась сексуальному насилию своим отцом.
Чтобы понять, почему Эрика так быстро увлеклась этой идеей и даже с ней соглашалась, стоит отметить, что она недавно прочитала книгу женщины, которая утверждала, что ее якобы респектабельная христианская семья фактически втянула ее в ужасное сатанинское ритуальное насилие. Она также была госпитализирована с воспалительным заболеванием таза, и врач сказал ей, что единственное, что может вызвать это заболевание - половые сношения. Это неправда, так как это заболевание также может быть вызвано кистами яичника, которые были у Эрики, и, поскольку Эрика была девственницей, непрофессиональное замечание доктора ее очень испугало. Таким образом, когда на проповеди ее отца назвали насильником, Эрике, вероятно, начало казаться, что многие вещи наконец встают на свои места.
Когда Эрика заявила в полицию, что отец подверг ее сексуальному насилию и участвовал в сатанинских ритуалах, он не стал защищаться от обвинений в изнасиловании и решил, что, возможно, будет правильно если его арестуют, несмотря на отсутствие воспоминаний о том, что когда-либо делал то, в чем его обвиняла Эрика. Как пишет Бек: «В 1988 году Ингрем и его коллеги были согласны с мнением многих сотрудников полиции о сексуальном насилии над детьми: они считали, что жертвы могли подавлять воспоминания и на длительное время забывать о пережитой травме, а главное - что преступники тоже точно так же могли обо всем забыть. Он присутствовал на общегосударственном совещании по предупреждению преступности, которое почти полностью было посвящено подавленным воспоминаниям, и решил что презентации на этом совещании были очень убедительными». После двухчасового допроса в полиции Инграм был готов признаться во всех видах преступлений. Под давлением полиции, проповедника и дочерей Пол рассказывал всевозможные дикие истории о якобы совершенном им преступлении.
Наконец, был приглашен профессор из Калифорнийского университета в Беркли, специалист по религии по имени Ричард Офше. Полиция знала, что Офше проделал большую академическую работу по реабилитации людей из таких сект как церковь саентологии, церковь объединения и «Саянон» и умел работать с людьми, пострадавшими от тоталитарных правительств СССР и Северной Кореи. Полиция решила, что, возможно, "сатанинский культ", в котором состоял Пол, промыл ему мозги и хотели выяснить подробности.
Также Офше проводил академическую работу, посвященную ложным признаниям. Вскоре он понял, что этот человек не совершал ни одно из тех ужасных преступлений, которые, по его словам, он совершил. Офше проверил свою теорию, сказав Полу, что Эрика рассказала ему дикую историю, в которой он заставлял ее заниматься сексом с братом и наблюдал как они это делают. Эрика не выдвинула такого обвинения, но Пол быстро признался в том, что он это делал, и начал рассказывать полиции и профессору «воспоминания» о совершенном преступлении. Когда профессор Офше открыл Полу правду, тот отказался отступить, по-прежнему настаивая на том, что он действительно совершил эти ужасные поступки. Бек пишет: «Инграм с трудом заставил себя построить у себя в голове машину для "генерации памяти", и неудивительно, что он так неохотно от нее отказывался. Эти лживые воспоминания позволили ему поверить, что его дочери всегда говорили правду, независимо от того, насколько безумными стали их истории. Признавшись в своих преступлениях, Инграм теперь защищал своих детей, несмотря на то, что он годами их предавал. "Воспоминания" Инграма также предоставили ему элегантное решение того, как быть хорошим полицейским во время допроса другими полицейскими. То, что его семья и коллеги каким-то образом случайно сговорились заключить его в тюрьму на десятилетия, не ослабило самообвинения Инграма. Он признал себя виновным и был приговорен к двадцати годам тюремного заключения».
Находясь в тюрьме, Пол осознал, что на самом деле он не сделал ничего из того, в чем его обвиняли, и попытался обжаловать приговор. Однако - как сказал Пол журналистам, когда находился в заключении - его заставило признать себя виновным в мнимых ритуальных и сексуальных преступлениях настоящее чувство вины по отношению к детям.
Другая важная мысль, изложенная в книге Бека, - это то, что дети дошкольного возраста были завалены вопросами и предположениями о сексуальном насилии, пока некоторые из них в конечном итоге не согласились с тем, что они подвергались насилию, чтобы избавиться нарратива жертвенности. На самом деле эти дети подверглись насилию не со стороны предполагаемых педофилов и сатанистов, а со стороны родителей, социальных работников, психологов и полицейских, которые их доставали. Например, Брюс Вудлинг был врачом, который большую часть 1980-х годов, как пишет Бек, «искал способы найти медицинские доказательства хронического насилия у детей». В книге подробно рассказывается о методах Вудлинга и его тесте «ответ подмигиванием», который включал исследование анусов, влагалищ и других гениталий изучаемых им детей. Тот факт, что все это было сделано с добрыми намерениями, только усугубляет ситуацию. Важно отметить, что Ричард Бек не пытается утверждать в «Мы верим детям», что многие молодые люди, находящиеся в эпицентре этой паники, не были травмированы. Тем не менее, он ясно дает понять серьезнее всего навредили этим детям те, кто больше всего «пытался их защитить». Когда я читала книгу доктора Лоуренса Р. Риччи «Что случилось в лесном сарае: тайная жизнь избитых детей и новая профессия для их защиты» (которую я также анализировала здесь, в своем блоге «Права молодежи»), я подумала, что некоторые показатели, которые принято рассматривать в криминалистике якобы как признаки жестокого обращения с детьми, когда криминалисты пытаются установить факт жестокого обращения с телом рассматриваемого ребенка путем ссылки на физически видимые телесные признаки,
могут на самом деле привести к ложно положительному результату. Информация, которую Ричард Бек предлагает по этой теме в книге «Мы верим детям», может показать, что эти проблемы актуальны до сих пор.
Одна вещь, которую я взяла из этой книги как сторонник освобождения молодёжи и которую, я думаю, должны усвоить все сторонники освобождения молодёжи, состоит в том, что в конечном счете самоубийственно и безответственно отказываться изучать проблему сексуальных прав подростков и борьбу с атмосферой сексуальной паники, которая все больше проникает в американскую культуру, общество, право и политику по отношению к молодежи. Потому что на самом деле преувеличенный страх перед педофилами и преувеличенные представления о подростковой асексуальности и незрелости лежат в основе столь многих возрастных предрассудков, которые с момента их появления в 80-х укорениливь с областях, которые напрямую все меньше связаны с вопросами сексуальности. Но если сторонники освобождения молодёжи заботятся о каких-либо правах несовершеннолетних, они не могут избегать или вести себя нерешительно, когда речь заходит о проблематичном нарративе связанном с несовершеннолетними, совершеннолетними и сексуальностью. Вместо этого нам надо настаивать на сексуальном освобождении всех людей, вне зависимости от возраста (но при этом не бояться опираться на детальные работы о вреде сексуальной объективации и эксплуатации, который проявляется независимо от возраста. Эти работы были написаны сторонниками феминизма второй волны, такими как Андреа Дворкин и Кэтрин Маккиннон, от которых Бек быстро отрекается, но я твердо убеждена, что они могут дать важную информацию о природе сексуальной эксплуатации и надругательств, которые в конечном счете не основаны на эйджистских представлениях о сексуальной панике, которая, как сказано в книге, связана с паникой в 1980-х вокруг историй об изнасиловании в детстких садиках и о сатанинских ритуалах).
Отчет Бека о сексуальной панике 1980-х годов полезен еще и для того, чтобы осознать эти культурные явления в контексте повсеместного сексизма и гомофобии, которые приняты в обществе. Некоторые из жертв ложных обвинений в совершении сексуальных надругательств над детьми, были геями, лесбиянками или бисексуалами (или ошибочно считались таковыми). Это способствовало тому, что слишком много американцев в 1980-х годах из-за своих предрассудков верили, что эти люди виноваты по определению. Точно так же мужчины, которые работали учителями, воспитателями детских садов или вообще каким-либо образом ухаживали за детьми, практически автоматически воспринимались подозреваемые в педофилии из-за гомофобии и мизандрии. И, наконец, главной движущей силой этой моральной паники была мизогиния. По мере того, как в 1970-х и 1980-х годах все больше и больше женщин начинали работать и из-за этого стали обращаться к няням или отдавать детей в садики, общество не могло смириться с возростающей активностью женщин в общественной сфере и со своими негативными суждениями на этот счет. Женщины, которые не выполняли традиционные гендерные роли, предпочитали работать вне дома и, следовательно, поручали другим повседневную заботу о детях, воспринимались как общественная проблема. Создания образа детских садов как качестве мест повсеместного насилия над детьми был одним из способов, с помощью которых общество пыталось заставить женщин вернуться к своим традиционным обязанностям жен и матерей, выполняющих исключительно "домашнюю" работу.
Особый интерес для сторонников освобождения молодежи представляет то, как Бек подчеркивает, насколько мифы о детских садах, ритуальных надругательствах и инцестовая сексуальная паника 80-х годов служили прикрытием для любых других - не связанных с сексом - форм насилия, пренебрежения, эксплуатации или жестокого обращения с молодежью. В то время социальные службы, направленные на улучшение материальных условий для малоимущей молодежи и их семей (особенно из рабочего классса) все чаще оказывались ненужными, а физическое и эмоциональное насилие, угнетение и пренебрежение по отношению к молодежи в семье начинало считаться все более приемлемым и даже желательным ради сохранения патриархатного "родительского права". И именно на фоне этих изменений того времени в массовом сознании все сильнее вырисовывался преувеличенный образ "растлителя малолетних", который выглядел особенно ужасно на фоне традиционной нуклеарный семьи.
В заключительной главе книги Бека (которая, кстати, просто превосходна), автор четко указывает, каким образом наследие сексуальной моральной паники продолжает ограничивать права современных молодых американцев, и к каким последствиям для женщин и молодежи эта паника приводит. Автор приводит несколько примеров того, как женщины подвергались судебному преследованию за то, что они разрешали своим детям играть без присмотра в течение ограниченного периода времени в местных парках или сидеть в машине, пока мать ходила на собеседование. Бек, похоже, считает, что сексуальная паника, негативно повлиявшая на молодежь, может очень негативно сказываться на малоимущих женщинах (и, в частности, на чёрных женщинах). Бек также пишет о том, что моральная паника 1980-х годов привела к тому, что слишком много нормального сексуального опыта и интереса к сексу со стороны несовершеннолетних оказалось патологизировано, что нанесло существенный вред молодежи, которую наказывают за то, что в сущности не является ничем опасным. Это вызывает тревогу всякий раз, когда закон выставляет всё более юных людей сексуальными преступниками. В заключение, Ричард Бек дает широкий и убедительный отчет о бесчисленных причинах, по которым страхи, навязанные американскому обществу морально-сексуальной паникой 1980-х годов, были распространены тогда и продолжают распространятся сейчас как значительный способ социального контроля, наносящий серьезный вред молодежи, женщинам, мужчинам, беднякам, работающим матерям, чернокожим, и, конечно, сексуальным и гендерным меньшинствам.
Интерес Ричарда Бека к феномену подавленных и впоследствии якобы восстановленных воспоминаний о сексуальном и ритуальном насилии является еще одной важной частью повествования. Бек внимательно изучает и описывает многочисленные причины, по которым растущее количество научной и психологической литературы по этим темам вызывает надежные сомнения в достоверности воспоминаний о травмах и сексуальном насилии, которые могут всплывать во время терапии. И анализ Бека идёт еще глубже. По словам Бека, нарративы, окружающие эти явления, послужили деполитизации проблемы изнасилования, сексуального насилия, инцеста и патриархального угнетения в семье, за политизацию которых так долго боролись феминистки. В предпоследней главе книги Бек пишет: «Предыдущий феминистский анализ инцеста и абьюза прямо возложил вину за эти преступления на нуклеарную семью как на институт, способствующий распределению власти между небольшими группами, который позволил отцам и мужьям осуществлять опасный контроль над их детьми и жёнами. Но "восстановленная память" отбросила этот аргумент и заменила его сюжетами фильмов ужасов и "парадом" травмированных женщин и детей. Изоляция, с которой эти женщины сталкивались при лечении, их зависимость от психотерапевта как суррогатной родительской фигуры и недоказуемость их обвинения сделали их совершенно "безопасными" с политической точки зрения».
В заключение, я бы настоятельно порекомендовала эту книгу всем сторонникам освобождения молодёжи. Я бы добавила предупреждение о том, что считаю, что мнение Бека о феминистском антипорнографическом движении в какой-то степени карикатуризирует это движение, и ошибочно связывает его с другими феноменами, с которыми оно может иметь некоторое сходство, но которые, как я считаю, фундаментально отличаются от сексуальной моральной паники, запечатлённой в «Мы верим детям», но разработка критики этой книги и объяснение моей интерпретации работ Андреа Дворкин (одной из моих любимых философов феминизма и женщины, которая, как мне кажется, также явно симпатизировала идеям освобождения молодёжи) и других антипорнографичных феминисток не является темой этого текста. Если не считать этого аспекта, я глубоко поддерживаю весь анализ, изложенный в этой книге. Она даст вам более глубокое и полное понимание того, как мы пришли к нынешней ситуации в юридическом, политическом, социальном, культурном и экономическом бесправии американской молодежи. Когда я пыталась в этом разобраться, я прежде всего взялась за эту книгу в надежде что она мне поможет, и она дала мне ответы не только на эти вопросы. Она дала мне нечто большее. Поэтому я настоятельно рекомендую эту замечательную книгу, и признаю что у меня не хватает слов для того, чтобы сказать, насколько она великолепна.
Примечание переводчика (Никита Онуфриев): Книга Ричарда Бека "Мы верим детям: Моральная паника 1980-х" на русский язык не переведена и в России не издавалась.
