Я никогда не могла назвать себя стопроцентно русской, хотя у меня русские родители, русские дедушки и бабушки, прадедушки и прабабушки. Могу лишь предположить, исходя из темных кучерявых волос и крючковатого орлиного носа своего отца, что где-то в его родословной затесались южане, но это было определенно очень давно.
Я родилась в России, причем в ее центре, в Подмосковье, в идиллическом городке среди каноничных русских полей, про которые сложены русские народные песни. Вокруг - деревни, березы, люди картошку сажают, коров держат, курей разводят, в самом городе действуют всевозможные кружки народного творчества, пользующиеся популярностью у местной ребятни. У меня у самой очень «правильная», прямо-таки каноническая русская семья: батя - двухметровый, здоровый сибиряк, бывший ВДВ-шник, мать - полная, миролюбивая, улыбчивая тетечка. Мы же со старшей сестрой обладаем типично русской внешностью - у обоих русые косы до пояса, округлые лица, глаза серо-зеленые у меня и серо-голубые у нее. Такие семьи описывают в своих рассказах идеалисты-патриоты, называя подобные ячейки кучей громких слов, от опоры государства до хранилища традиций, если бы не я. В семье, как говорится, не без урода.
У моих родителей были на меня планы. Я должна была выйти замуж, родить детей, устроиться на работу и потом всю жизнь держаться около семьи, помогая им на огороде, копая картошку, собирая малину и разводя кур. Моя сестра так и сделала. А я… Для начала я оказалась слишком болезненной. Я схлопотала три воспаления легких в возрасте до шести лет, а далее лет до четырнадцати постоянно простужалась, стоило подуть чуть более холодному ветру. Моя мать сильно устала от этого. Она устала лечить меня, и поэтому каждая моя новая болячка сопровождалась закатыванием глаз, тяжелыми вздохами и выдачей мне стандартного набора таблеток. Ночью ко мне приходили в комнату не для того, чтобы сказать «спокойной ночи», а для того, чтобы потребовать «перестань кашлять», словно разодранное больное горло доставляло мне какое-то невероятное специфическое удовольствие. Иногда к данному действу присоединялся отец, который в моей жизни обычно не участвовал вообще.
Я поняла, что я мешаю. Я старалась не кашлять. Старалась беспокоить их как можно меньше. Мама устала. Папа тоже. Он много работает. Он - настоящий мастер своего дела, и ему нужно отдыхать. Поэтому вся моя жизнь из дома постепенно перетекает в школу.
В школе я очень быстро стала козлом отпущения. Ну еще бы, аутистка - это же так забавно. У меня не было официального диагноза, но это было и не обязательно. Тихая, молчаливая, застенчивая девочка - чем не потенциальная жертва для насмешек?
Только потом, спустя несколько лет, я поняла, что мои одноклассники не пытались намеренно меня унизить. Они общались со мной так, как общались друг с другом, и кто ж блин знал, что я окажусь такой «неженкой». Да, для них было абсолютно нормально подойти к кому-нибудь и начать обсуждать чьи-то формы. И бухать для них тоже было нормой. И закидывать друг друга грязью исподтишка. Только поступив в университет я поняла, что они вели себя как самые обыкновенные стандартные люди. Русские люди, население русских провинциальных городков, однако в школе я еще этого не понимала.
Насмешки одноклассниц и одноклассников, показушно-строгая организация школы, учителя, мое нежелание тревожить родителей, которые были все еще уставшими после работы и от моих вечных болячек привели к тому, что моя жизнь в 13 лет переместилась в интернет. У меня не было сил и хотя бы какой-то силы духа, чтобы бороться за «место под солнцем», и я стремилась найти как можно более безопасное место для себя. Я хотела стать как можно меньше и незаметнее. Сейчас я понимаю, что у меня постепенно развивалось избегающее расстройство личности.
Я освоила интернет в считанные дни, и первым словом, которое я загуглила (вернее, заяндексила), было «дракон» - мой СИ. Офигев от количества доступной мне информации по интересующей меня теме, я стала читать все взахлеб, пока не наткнулась на форум драконов-азеркинов.
Небольшая справка из Википедии: «Ины́е (от англ. otherkin — «иные», «другой род», «инородцы») — люди, которые описывают себя как не-люди в каком-либо смысле; обычно подразумевается какое-нибудь мифологическое или легендарное существо. Само слово является неологизмом, используемым преимущественно самими «иными», и не является чётко определённым; в своём наиболее широком смысле объединяет тех, кто считает себя любыми нечеловеческими существами (животные, ангелы, демоны, драконы, жители других измерений, инопланетяне, феи, кицунэ, ликантропы)». То есть я набрела на сообщество людей, которые идентифицировали себя как драконов. Я стала смотреть на них. Изучать… И впервые в жизни я нашла сообщество людей, среди которых мне было более-менее уютно. Чьи проблемы я хоть как-то могла понять.
Так что я стала азеркинкой. В целом, для этого были предпосылки и без интернета. Когда все девочки во дворе играли в «дочки-матери», я обязательно отыгрывала живущего неподалеку дракона. Или лошадь. Или собаку. Или зебру. Или черта лысого. Кого угодно, но не человека, и тянется это из глубокого детства. Я придумала себе имя и решила, что я буду серебряным драконом. Впоследствии цвет моей «чешуи» сначала превратился в радужный, потом в белый, потом в черный.
Именно будучи азеркинкой я встретила свою «семью» - настоящую, которая действительно любила и понимала меня. Родители отодвинулись на второй план. Они воспринимались как люди-которые-живут-со-мной или даже статичные объекты, но не как родственники. Я перестала понимать, по какой такой причине я должна их любить. По своей воле я с ними не общалась, они ко мне тоже не подходили. Я старалась им не мешать, они старались обеспечить мою жизнедеятельность. Только моя бабушка пыталась что-то изменить, но из-за ее склочного и тяжелого характера все в итоге заканчивалось тем, что я оставалась наедине с разрушенным внутренним миром с трясущимися руками, а она звонила матери, жалуясь, что я плохо себя веду.
После таких сеансов «общения» я еще сильнее уходила в интернет, и в 14 лет я там фактически жила. Где-то в это же время я заболела. На этот раз у меня развилась психотическая депрессия. В течении двух с половиной лет я практически ежедневно страдала ночными кошмарами, которые к 16 годам превратились в галлюцинации. Я не рассказывала об этом своей биологической матери, потому что ничего хорошего из этого бы не вышло. Я знаю, что она заявила бы, что я придуриваюсь, и не поверила бы мне. Лишь моя интернет-семья поддерживала меня. Моя названная старшая сестра, она же глава семейства, собрала под своим крылом таких же страдальцев, как и она, как и я.
У нее у самой аритмия, и несколько раз она чуть не отправлялась на тот свет; раза три мы хоронили ее всей семьей, и у меня на компьютере лежал документ, в котором она подробно расписала, как она хочет, чтобы мы оплакали ее в том случае, если она все-таки умрет (в котором было строгое указание, что в этом случае мы должны послушать песню Don’t worry, be happy и устроить попойку). Ей на тот момент было тринадцать лет. Ее «интернет-дочь» - женщина тридцати шести лет от роду с двумя детьми, которых грозил отобрать мудозвон под названием «бывший муж», ежедневно околачиваясь возле ее порога, и ее здоровье было так же подкошено на нервной почве. Однако влияния тринадцатилетней девочки хватило, чтобы уже через полгода этот товарищ с легкого пинка своей бывшей жены собрал лицом ступеньки ее подъезда и больше испытывать судьбу не стал. Так же среди нас была девочка-эпилептик, живущая в крайне токсичной семье, девочка из детдома, парень с суицидальными наклонностями, парень с депрессией и выученной беспомощностью… Нас было около тридцати человек.
Мы были ролевиками, и в обществе себе подобных мы заслужили дурную славу. Наша глава семейства могла докопаться до случайного человека и заявить, что она выходит за него замуж; отказ карался смертью, согласие, впрочем, тоже. Практиковались гонки на реактивных гробах, пьянство, рассуждения о возможности создания тазика с пропеллером, сочинение поэм и разного рода абсурдной ерунды во имя нашего семейства. Остальные ролевики, глядя на нас, плевались и уходили куда подальше. Я все еще страдала своей депрессией. На ее фоне у меня появилась диссоциативное расстройство. Моя личность распалась на двенадцать моих же альтер-эго, у каждого из которых было имя и какая-то определенная задача. Поскольку я была азеркинкой, большая часть из них так же были не-людьми. Три драконицы, валькирия, русалка, волчица, лошадь (да-да), дроу, феникс, три человека. Вся моя семейка отнеслась к этому с абсолютным спокойствием, и за счет этого относительно спокойно было мне. Я воспринимала все происходящее как должное. Ну да, я разделена на двенадцать частей. Ну да, некоторые из этих частей пытаются отобрать у меня тело. Ну да, я вижу галлюцинации. Тяжко, да. Ну и ладно.
У нас вся семья была примерно такая же. Ни у кого мое состояние не вызывало удивления. Даже у моей «сестры», которая не входила в наш «род», но все равно страдала примерно тем же самым. За счет этого углублялся разрыв между мной настоящей - азеркинкой, драконицей, правой рукой главы семьи, защитницей и целительницей, и реальным миром - родителями, школой, Россией в целом. Я не считала себя частью человеческого общества вообще. Я была частью своей семьи, которая где-то на треть состояла из разного рода азеркинов.
К моим семнадцати годам депрессия меня начала отпускать. Мне стало намного легче, однако разрыв между мной и миром людей так и не сросся. Я стала драконицей-одиночкой, потому что с другими азеркин_ками контакт тоже был утерян. Я просто не смогла сойтись с большей частью из них характером, хотя сейчас я понимаю, что большинство из них просто были нейротипиками со всеми вытекающими.
Где-то в это время из телевизора начала активно литься всяческая пропаганда. Мой отец внезапно вспомнил, что он - ВДВ-шник, и начал ездить на 2-ое августа на всевозможные мероприятия и периодически таскать меня с собой. Активизировалась бабушка. Посыпались от них всевозможные фразы «мы - русские», «хорошо, что мы - русские», «Россия - офигенная» и так далее, и все это произошло в довольно сжатые сроки. Отец стал говорить, что у нас в семье, оказывается, все правильно (из-за чего мне, пережившей у них под носом депрессию, становилось просто смешно). Активизировался Задорнов, который стал говорить, что Россия вся такая классная, а русские - уникальный народ, а американцы все сплошь «тупы-ы-е»; и вся эта истерия вызывала у меня отторжение. Я смотрела на людей вокруг, сравнивала их с собой, смотрела, чем они гордятся и понимала, что я, по ходу, реально не человек. Не русский не человек.
Чем дальше шла эта пропаганда, тем сложнее мне было сдержать позывы к рвоте после очередной фразы «Я - русский». Куча людей вокруг меня называли себя русскими только потому, что они родились на каком-то конкретном клочке земли, говорили на русском языке и имели более-менее общий менталитет (и то не факт). Повинуясь движению этой истерии, бабушка, до этого утверждавшая, что «церковь - это как цирк, прикольно, когда нечего делать», начала пытаться привить мне христианство, утверждая, что я должна быть верующей, потому что я русская (чем разорвала мне шаблон), а атеистично настроенный отец начал носить крестик. Они говорили, что Америке нас не завоевать, что мы все такие правильные… и я все сильнее начинала ненавидеть окружающий мир. Вернее, центральную Россию. Всю.
Меня тянуло на север. Сначала куда-нибудь в Норвегию, в Исландию, на Фарерские острова, а потом на Дальний Восток, к главе моей настоящей семьи. Там не было этой дурацкой пропаганды, требующей, чтобы я была «русской», то есть христианкой, родившей трех детей на благо Родины (да, я очень остро отношусь к любым попыткам меня контролировать и мне указывать). Меня звали горы Камчатки, тайфуны, прокатывающиеся по Приморскому краю и Сахалину, осьминоги, которых на Курилах вам могут надеть на голову вместо шляпы исключительно чтоб поржать, тундры Чукотки и вечная мерзлота Хабаровского края. Мне было тесно в Подмосковье. Куда не плюнь - везде люди, которым вот срочно надо, чтобы я была такой же, как они, при условии, что я вообще не человек.
Мне нужна была Природа. Дикая, необузданная - такая, которой в центральной части России не осталось.
Чем дальше шло дело, тем ближе и понятнее мне становилась жизнь малых народов Севера - ненцев, нанайцев, эвенов, эвенков, якутов, удэгейцев, орочей, тазов, бурятов… Сибирь и Дальний Восток всегда были где-то в поле моего видимости, они всегда маячили где-то за происходящим вокруг меня звездецом. Я стала исповедовать анимизм. Я избрала себе тотемное животное и стала стремиться выстроить свою жизнь в соответствии с циклом природы. Отправными точками служили кельтские праздники Колеса Года - Мабон, Самайн, Бельтейн, Имболк и Йоль, поскольку других в поле моего зрения не оказалось.
О русских подобных праздниках я знала немного, но у меня не было никакого желания, даже полужелания к ним прикасаться. Россия (вернее, Русь) перестала быть для меня родной. В конце концов я собралась с силами, решив, что так больше продолжаться не может, что хватит тянуть и жить в среде, которая мне не подходит. Я бросила магистратуру и свалила во Владивосток, оставив своих «родственников» с открытыми ртами.
О том, какая истерика была у них и до чего они довели меня, я умолчу. На самолет меня тащили подруги, потому что я была не в состоянии что-то сделать, но теперь я наконец-то могу сказать - если это и не мой дом, то до него теперь точно недалеко. Я не разочаровалась и не ошиблась. Меня не пугают периодически налетающие тайфуны, тайга, энцефалитные клещи, тигры, штормы и медведи, с которыми мне придется встретиться из-за специфики моей работы. Мне наконец-то свободнее дышать.
Теперь слова Дыгерен-Олегенде (вулкан на Камчатка) и Демшикан (река там же) звучат для меня роднее, чем название городка, в котором я родилась и выросла. Озеро Байкал, Алтай, Амур, тайга Хабаровского края, поселки Тугур и Чумикан там же, горловое пение местных шаманов и почитание диких животных стало для меня ближе, чем Тверь, Дмитров или Москва. Здесь практически не ощущается это давление «русских», несмотря на то, что для России Дальний Восток - перспективный регион, которому уделяется много внимания.
Моя интернет-семья распалась, но это ничего. Я окрепла, встала на ноги, и теперь я знаю, что мое место - Дальний Восток, и что языческая культура местных народов будет для меня роднее, чем русская. Со временем я поеду к ним, чтобы они научили меня петь, как они, говорить, как они, охотиться и ориентироваться в лесу, как они, и тогда так опостылевшая мне Русь, после общения с которой я получила депрессию, диссоциативное, избегающее расстройство личности и ПТСР, останется далеко позади.
Они пытались сломать меня, сделать такой же, как они - простоватой, зависимой от мнения окружающих и любящей зомбоящик. Будем считать, что мой уход на Дальний Восток был самой страшной местью для тех, кто пытался это сделать.
Я осознаю, что мой отказ считать себя русской - следствие травмы, а мое азеркинство - не более, чем попытка моего аутичного мозга объяснить мне, почему проблемы не у меня, а у окружающих меня людей. В идеальном мире, возможно, не будет ни азеркинов, ни таких «перебежчиков» в другую культуру, как я, но до этого мира далеко, а я здесь и сейчас, и мне надо как-то жить, как-то найти мое место. Культура русских, крутящаяся вокруг цивилизации и себе подобных, сменилась на что-то первобытное, в центре которой стоят природа, тайга и дикие животные. Она устраивает меня, она помогает мне жить; я вижу других людей как животных, и мне так гораздо проще понять, что за человек передо мной. Увы, я не смогу снять свою белую кожу. Мне не стать полноценной азиаткой - даже если я сделаю пластическую операцию и уберу свое европеоидное двойное веко, остальные черты лица выдадут меня с потрохами.
Однако культуру я могу принимать какую угодно. Пока я не могу сказать, что я удэгейка\ительменка\орочанка\еще кто-нибудь, но теперь я знаю, в какую сторону мне идти. Может, меня примут. А может, я, как обычно, так и останусь где-то на периферии в положении наблюдателя, однако русская культура мне не подходит точно.
Я родилась в России, причем в ее центре, в Подмосковье, в идиллическом городке среди каноничных русских полей, про которые сложены русские народные песни. Вокруг - деревни, березы, люди картошку сажают, коров держат, курей разводят, в самом городе действуют всевозможные кружки народного творчества, пользующиеся популярностью у местной ребятни. У меня у самой очень «правильная», прямо-таки каноническая русская семья: батя - двухметровый, здоровый сибиряк, бывший ВДВ-шник, мать - полная, миролюбивая, улыбчивая тетечка. Мы же со старшей сестрой обладаем типично русской внешностью - у обоих русые косы до пояса, округлые лица, глаза серо-зеленые у меня и серо-голубые у нее. Такие семьи описывают в своих рассказах идеалисты-патриоты, называя подобные ячейки кучей громких слов, от опоры государства до хранилища традиций, если бы не я. В семье, как говорится, не без урода.
У моих родителей были на меня планы. Я должна была выйти замуж, родить детей, устроиться на работу и потом всю жизнь держаться около семьи, помогая им на огороде, копая картошку, собирая малину и разводя кур. Моя сестра так и сделала. А я… Для начала я оказалась слишком болезненной. Я схлопотала три воспаления легких в возрасте до шести лет, а далее лет до четырнадцати постоянно простужалась, стоило подуть чуть более холодному ветру. Моя мать сильно устала от этого. Она устала лечить меня, и поэтому каждая моя новая болячка сопровождалась закатыванием глаз, тяжелыми вздохами и выдачей мне стандартного набора таблеток. Ночью ко мне приходили в комнату не для того, чтобы сказать «спокойной ночи», а для того, чтобы потребовать «перестань кашлять», словно разодранное больное горло доставляло мне какое-то невероятное специфическое удовольствие. Иногда к данному действу присоединялся отец, который в моей жизни обычно не участвовал вообще.
Я поняла, что я мешаю. Я старалась не кашлять. Старалась беспокоить их как можно меньше. Мама устала. Папа тоже. Он много работает. Он - настоящий мастер своего дела, и ему нужно отдыхать. Поэтому вся моя жизнь из дома постепенно перетекает в школу.
В школе я очень быстро стала козлом отпущения. Ну еще бы, аутистка - это же так забавно. У меня не было официального диагноза, но это было и не обязательно. Тихая, молчаливая, застенчивая девочка - чем не потенциальная жертва для насмешек?
Только потом, спустя несколько лет, я поняла, что мои одноклассники не пытались намеренно меня унизить. Они общались со мной так, как общались друг с другом, и кто ж блин знал, что я окажусь такой «неженкой». Да, для них было абсолютно нормально подойти к кому-нибудь и начать обсуждать чьи-то формы. И бухать для них тоже было нормой. И закидывать друг друга грязью исподтишка. Только поступив в университет я поняла, что они вели себя как самые обыкновенные стандартные люди. Русские люди, население русских провинциальных городков, однако в школе я еще этого не понимала.
Насмешки одноклассниц и одноклассников, показушно-строгая организация школы, учителя, мое нежелание тревожить родителей, которые были все еще уставшими после работы и от моих вечных болячек привели к тому, что моя жизнь в 13 лет переместилась в интернет. У меня не было сил и хотя бы какой-то силы духа, чтобы бороться за «место под солнцем», и я стремилась найти как можно более безопасное место для себя. Я хотела стать как можно меньше и незаметнее. Сейчас я понимаю, что у меня постепенно развивалось избегающее расстройство личности.
Я освоила интернет в считанные дни, и первым словом, которое я загуглила (вернее, заяндексила), было «дракон» - мой СИ. Офигев от количества доступной мне информации по интересующей меня теме, я стала читать все взахлеб, пока не наткнулась на форум драконов-азеркинов.
Небольшая справка из Википедии: «Ины́е (от англ. otherkin — «иные», «другой род», «инородцы») — люди, которые описывают себя как не-люди в каком-либо смысле; обычно подразумевается какое-нибудь мифологическое или легендарное существо. Само слово является неологизмом, используемым преимущественно самими «иными», и не является чётко определённым; в своём наиболее широком смысле объединяет тех, кто считает себя любыми нечеловеческими существами (животные, ангелы, демоны, драконы, жители других измерений, инопланетяне, феи, кицунэ, ликантропы)». То есть я набрела на сообщество людей, которые идентифицировали себя как драконов. Я стала смотреть на них. Изучать… И впервые в жизни я нашла сообщество людей, среди которых мне было более-менее уютно. Чьи проблемы я хоть как-то могла понять.
Так что я стала азеркинкой. В целом, для этого были предпосылки и без интернета. Когда все девочки во дворе играли в «дочки-матери», я обязательно отыгрывала живущего неподалеку дракона. Или лошадь. Или собаку. Или зебру. Или черта лысого. Кого угодно, но не человека, и тянется это из глубокого детства. Я придумала себе имя и решила, что я буду серебряным драконом. Впоследствии цвет моей «чешуи» сначала превратился в радужный, потом в белый, потом в черный.
Именно будучи азеркинкой я встретила свою «семью» - настоящую, которая действительно любила и понимала меня. Родители отодвинулись на второй план. Они воспринимались как люди-которые-живут-со-мной или даже статичные объекты, но не как родственники. Я перестала понимать, по какой такой причине я должна их любить. По своей воле я с ними не общалась, они ко мне тоже не подходили. Я старалась им не мешать, они старались обеспечить мою жизнедеятельность. Только моя бабушка пыталась что-то изменить, но из-за ее склочного и тяжелого характера все в итоге заканчивалось тем, что я оставалась наедине с разрушенным внутренним миром с трясущимися руками, а она звонила матери, жалуясь, что я плохо себя веду.
После таких сеансов «общения» я еще сильнее уходила в интернет, и в 14 лет я там фактически жила. Где-то в это же время я заболела. На этот раз у меня развилась психотическая депрессия. В течении двух с половиной лет я практически ежедневно страдала ночными кошмарами, которые к 16 годам превратились в галлюцинации. Я не рассказывала об этом своей биологической матери, потому что ничего хорошего из этого бы не вышло. Я знаю, что она заявила бы, что я придуриваюсь, и не поверила бы мне. Лишь моя интернет-семья поддерживала меня. Моя названная старшая сестра, она же глава семейства, собрала под своим крылом таких же страдальцев, как и она, как и я.
У нее у самой аритмия, и несколько раз она чуть не отправлялась на тот свет; раза три мы хоронили ее всей семьей, и у меня на компьютере лежал документ, в котором она подробно расписала, как она хочет, чтобы мы оплакали ее в том случае, если она все-таки умрет (в котором было строгое указание, что в этом случае мы должны послушать песню Don’t worry, be happy и устроить попойку). Ей на тот момент было тринадцать лет. Ее «интернет-дочь» - женщина тридцати шести лет от роду с двумя детьми, которых грозил отобрать мудозвон под названием «бывший муж», ежедневно околачиваясь возле ее порога, и ее здоровье было так же подкошено на нервной почве. Однако влияния тринадцатилетней девочки хватило, чтобы уже через полгода этот товарищ с легкого пинка своей бывшей жены собрал лицом ступеньки ее подъезда и больше испытывать судьбу не стал. Так же среди нас была девочка-эпилептик, живущая в крайне токсичной семье, девочка из детдома, парень с суицидальными наклонностями, парень с депрессией и выученной беспомощностью… Нас было около тридцати человек.
Мы были ролевиками, и в обществе себе подобных мы заслужили дурную славу. Наша глава семейства могла докопаться до случайного человека и заявить, что она выходит за него замуж; отказ карался смертью, согласие, впрочем, тоже. Практиковались гонки на реактивных гробах, пьянство, рассуждения о возможности создания тазика с пропеллером, сочинение поэм и разного рода абсурдной ерунды во имя нашего семейства. Остальные ролевики, глядя на нас, плевались и уходили куда подальше. Я все еще страдала своей депрессией. На ее фоне у меня появилась диссоциативное расстройство. Моя личность распалась на двенадцать моих же альтер-эго, у каждого из которых было имя и какая-то определенная задача. Поскольку я была азеркинкой, большая часть из них так же были не-людьми. Три драконицы, валькирия, русалка, волчица, лошадь (да-да), дроу, феникс, три человека. Вся моя семейка отнеслась к этому с абсолютным спокойствием, и за счет этого относительно спокойно было мне. Я воспринимала все происходящее как должное. Ну да, я разделена на двенадцать частей. Ну да, некоторые из этих частей пытаются отобрать у меня тело. Ну да, я вижу галлюцинации. Тяжко, да. Ну и ладно.
У нас вся семья была примерно такая же. Ни у кого мое состояние не вызывало удивления. Даже у моей «сестры», которая не входила в наш «род», но все равно страдала примерно тем же самым. За счет этого углублялся разрыв между мной настоящей - азеркинкой, драконицей, правой рукой главы семьи, защитницей и целительницей, и реальным миром - родителями, школой, Россией в целом. Я не считала себя частью человеческого общества вообще. Я была частью своей семьи, которая где-то на треть состояла из разного рода азеркинов.
К моим семнадцати годам депрессия меня начала отпускать. Мне стало намного легче, однако разрыв между мной и миром людей так и не сросся. Я стала драконицей-одиночкой, потому что с другими азеркин_ками контакт тоже был утерян. Я просто не смогла сойтись с большей частью из них характером, хотя сейчас я понимаю, что большинство из них просто были нейротипиками со всеми вытекающими.
Где-то в это время из телевизора начала активно литься всяческая пропаганда. Мой отец внезапно вспомнил, что он - ВДВ-шник, и начал ездить на 2-ое августа на всевозможные мероприятия и периодически таскать меня с собой. Активизировалась бабушка. Посыпались от них всевозможные фразы «мы - русские», «хорошо, что мы - русские», «Россия - офигенная» и так далее, и все это произошло в довольно сжатые сроки. Отец стал говорить, что у нас в семье, оказывается, все правильно (из-за чего мне, пережившей у них под носом депрессию, становилось просто смешно). Активизировался Задорнов, который стал говорить, что Россия вся такая классная, а русские - уникальный народ, а американцы все сплошь «тупы-ы-е»; и вся эта истерия вызывала у меня отторжение. Я смотрела на людей вокруг, сравнивала их с собой, смотрела, чем они гордятся и понимала, что я, по ходу, реально не человек. Не русский не человек.
Чем дальше шла эта пропаганда, тем сложнее мне было сдержать позывы к рвоте после очередной фразы «Я - русский». Куча людей вокруг меня называли себя русскими только потому, что они родились на каком-то конкретном клочке земли, говорили на русском языке и имели более-менее общий менталитет (и то не факт). Повинуясь движению этой истерии, бабушка, до этого утверждавшая, что «церковь - это как цирк, прикольно, когда нечего делать», начала пытаться привить мне христианство, утверждая, что я должна быть верующей, потому что я русская (чем разорвала мне шаблон), а атеистично настроенный отец начал носить крестик. Они говорили, что Америке нас не завоевать, что мы все такие правильные… и я все сильнее начинала ненавидеть окружающий мир. Вернее, центральную Россию. Всю.
Меня тянуло на север. Сначала куда-нибудь в Норвегию, в Исландию, на Фарерские острова, а потом на Дальний Восток, к главе моей настоящей семьи. Там не было этой дурацкой пропаганды, требующей, чтобы я была «русской», то есть христианкой, родившей трех детей на благо Родины (да, я очень остро отношусь к любым попыткам меня контролировать и мне указывать). Меня звали горы Камчатки, тайфуны, прокатывающиеся по Приморскому краю и Сахалину, осьминоги, которых на Курилах вам могут надеть на голову вместо шляпы исключительно чтоб поржать, тундры Чукотки и вечная мерзлота Хабаровского края. Мне было тесно в Подмосковье. Куда не плюнь - везде люди, которым вот срочно надо, чтобы я была такой же, как они, при условии, что я вообще не человек.
Мне нужна была Природа. Дикая, необузданная - такая, которой в центральной части России не осталось.
Чем дальше шло дело, тем ближе и понятнее мне становилась жизнь малых народов Севера - ненцев, нанайцев, эвенов, эвенков, якутов, удэгейцев, орочей, тазов, бурятов… Сибирь и Дальний Восток всегда были где-то в поле моего видимости, они всегда маячили где-то за происходящим вокруг меня звездецом. Я стала исповедовать анимизм. Я избрала себе тотемное животное и стала стремиться выстроить свою жизнь в соответствии с циклом природы. Отправными точками служили кельтские праздники Колеса Года - Мабон, Самайн, Бельтейн, Имболк и Йоль, поскольку других в поле моего зрения не оказалось.
О русских подобных праздниках я знала немного, но у меня не было никакого желания, даже полужелания к ним прикасаться. Россия (вернее, Русь) перестала быть для меня родной. В конце концов я собралась с силами, решив, что так больше продолжаться не может, что хватит тянуть и жить в среде, которая мне не подходит. Я бросила магистратуру и свалила во Владивосток, оставив своих «родственников» с открытыми ртами.
О том, какая истерика была у них и до чего они довели меня, я умолчу. На самолет меня тащили подруги, потому что я была не в состоянии что-то сделать, но теперь я наконец-то могу сказать - если это и не мой дом, то до него теперь точно недалеко. Я не разочаровалась и не ошиблась. Меня не пугают периодически налетающие тайфуны, тайга, энцефалитные клещи, тигры, штормы и медведи, с которыми мне придется встретиться из-за специфики моей работы. Мне наконец-то свободнее дышать.
Теперь слова Дыгерен-Олегенде (вулкан на Камчатка) и Демшикан (река там же) звучат для меня роднее, чем название городка, в котором я родилась и выросла. Озеро Байкал, Алтай, Амур, тайга Хабаровского края, поселки Тугур и Чумикан там же, горловое пение местных шаманов и почитание диких животных стало для меня ближе, чем Тверь, Дмитров или Москва. Здесь практически не ощущается это давление «русских», несмотря на то, что для России Дальний Восток - перспективный регион, которому уделяется много внимания.
Моя интернет-семья распалась, но это ничего. Я окрепла, встала на ноги, и теперь я знаю, что мое место - Дальний Восток, и что языческая культура местных народов будет для меня роднее, чем русская. Со временем я поеду к ним, чтобы они научили меня петь, как они, говорить, как они, охотиться и ориентироваться в лесу, как они, и тогда так опостылевшая мне Русь, после общения с которой я получила депрессию, диссоциативное, избегающее расстройство личности и ПТСР, останется далеко позади.
Они пытались сломать меня, сделать такой же, как они - простоватой, зависимой от мнения окружающих и любящей зомбоящик. Будем считать, что мой уход на Дальний Восток был самой страшной местью для тех, кто пытался это сделать.
Я осознаю, что мой отказ считать себя русской - следствие травмы, а мое азеркинство - не более, чем попытка моего аутичного мозга объяснить мне, почему проблемы не у меня, а у окружающих меня людей. В идеальном мире, возможно, не будет ни азеркинов, ни таких «перебежчиков» в другую культуру, как я, но до этого мира далеко, а я здесь и сейчас, и мне надо как-то жить, как-то найти мое место. Культура русских, крутящаяся вокруг цивилизации и себе подобных, сменилась на что-то первобытное, в центре которой стоят природа, тайга и дикие животные. Она устраивает меня, она помогает мне жить; я вижу других людей как животных, и мне так гораздо проще понять, что за человек передо мной. Увы, я не смогу снять свою белую кожу. Мне не стать полноценной азиаткой - даже если я сделаю пластическую операцию и уберу свое европеоидное двойное веко, остальные черты лица выдадут меня с потрохами.
Однако культуру я могу принимать какую угодно. Пока я не могу сказать, что я удэгейка\ительменка\орочанка\еще кто-нибудь, но теперь я знаю, в какую сторону мне идти. Может, меня примут. А может, я, как обычно, так и останусь где-то на периферии в положении наблюдателя, однако русская культура мне не подходит точно.
