Меня часто спрашивают о том, почему я не отступаю. Почему я продолжаю заниматься активизмом, писать статьи, переводить тексты и придумывать новые проекты. Почему я выхожу на акции, несмотря на то, что меня уже задерживали, ведь я не являюсь гражданкой Российской Федерации и понимаю, что меня могут депортировать. Обычно я говорю, что мне нравится активизм, но людям этого недостаточно. Они ищут «более серьезную причину».
Что же, я объясню им эту причину, но для начала я хотела бы рассказать вам о Нике. Вы поймете ответ только когда узнаете ее историю.
***
В детстве ее называли доброй, наивной и романтичной, но ни одно из этих слов к ней не подходило.
Со школьных лет Ника много думала о политике. Более того, она размышляла о межличностных отношениях так, как политики-реалисты, вроде Киссинджера, рассуждают о дипломатии. Еще она много думала о политике, и в своих размышлениях она заходила намного «дальше», чем все авторы прочитанных ею книг. Она думала о том, что геноцид –лучший способ для предотвращения другого геноцида, и что это вполне приемлемое решение, если хотят уничтожить таких, как ты. Она часто об этом думала, потому что была уверена, что умрет в концентрационном лагере.
Ника никому об этом не говорила, но она сомневалась, что доживет до старости, хоть и очень этого хотела. Иногда она думала о своих взаимоотношениях с внуками, иногда панически пугалась возможного рака или СПИДа, но эти мысли были «ширмой», потому что на заднем фоне постоянно маячила перспектива попасть в газовую камеру.
Ника не смогла бы объяснить это предчувствие никому, даже себе. Она только знала, что окружающие люди допустят это.
Она еще не знала значения слова «ненависть», но уже знала, что окружающие ее ненавидят. Что они ее уничтожат, если дать им такую возможность. Если кто-то и будет против, то они будут жалеть не о ней, а о другом человеке, который мог бы родиться вместо нее.
Она поняла это, как только стала включать в свои рассуждения мысли о том, что у окружающих могут быть мотивы.
Ника почти никогда не чувствовала себя в безопасности. Она знала, что у нее нет права собственности, права телесной автономии, право на свободу передвижения, и на свободу слова. Большую часть дня она находилась в заведении, где у нее могли в любой момент забрать вещи, и где на нее могли в любой момент напасть.
***
Что еще вам стоит знать о Нике?
Например, то, что она не считала ненависть окружающих чем-то неправильным. Это было частью ее повседневной жизни – примерно как камни твердые, деревья зеленые, коты умеют мяукать, а люди опасные, люди терпеть не могут тех, кто слабый, и тех, кто отличается от окружающих. И поэтому люди отбирают ее вещи, душат ее, принуждают к бесполезному труду, а в будущем они могут отправить ее в крематорий. Это ни хорошо, ни плохо. Это просто факты. Нет смысла давать этому какие-либо моральные оценки, потому что морали нет ни в политике, ни в личных отношениях. Мораль не помогает выжить, это просто оправдание для угнетения одних людей другими. Это еще одни мешающие стереотипы, строящиеся на двойных стандартах.
Люди говорят о том, что надо «заботиться о слабых», но сразу же после этого обвиняют тебя в том, что тебя душили за то, что ты слабая. Они критикуют эксплуатацию рабочих китайскими компаниями, и отправляют тебя на 6 часов в учреждение, где ты не можешь расслабиться ни на минуту.
Поэтому нет смысла думать о сотрудничестве с людьми – гораздо разумнее думать о том, как их обезвредить или использовать. Во всяком случае, так думала Ника. Еще она думала о том, что практически от любой проблемы в обществе можно спастись, если уехать из этого общества. А для того, чтобы уехать, нужны хоть какие-то деньги. Она думала о евреях в Третьем Рейхе, которые еще до начала Холокоста понимали, что может произойти – о тех, кто мог бы уехать в Палестину, в США, в Англию, но кто не сделал этого. Ей тогда казалось, что единственной причиной отказа от переезда могли быть только денежные проблемы. (У нее не было привязанности ни к земле, на которой она жила, ни к окружающим ее людям).
Еще она думала о чудаковатых богачах, которым прощалось их странное поведение просто потому, что они богаты.
И она понимала, что для того, чтобы она смогла купить себе безопасность, ей нужно очень много денег.
А для того, чтобы заработать деньги, надо уметь взаимодействовать с другими людьми. Надо сделать хоть что-то, чтобы сразу же не вызвать их агрессию. Поэтому Ника старалась «вписаться» в существующее общество. Это был вопрос выживания.
От других людей она ничего не требовала, потому что рассматривала взаимоотношения с ними примерно как игру в Симов. Она винила во всех неудачах себя, потому что рассматривала себя единственным объектом в отношениях Она винила себя в том, как она говорит, как она двигается и как она думает.
Ника часто винила себя в насилии, которому она подвергалась. Ей было проще представить, что это с ней что-то не так, и от этого она вынуждена обороняться, чем понять, что она живет в неправильном обществе. Ей было проще зациклиться на слове «сила воли» и пытаться понять, почему же, по мнению окружающих, у нее нет силы воли, чем понять, как с этими окружающими взаимодействовать. Ей было проще биться головой об крышку стола, чтобы не думать о своей гомосексуальности, чем принять эту самую гомосексуальность, которая мешала бы ее планам.
Более того, если бы она все же попала в концлагерь, она считала бы себя виноватой и в этом.
Она предъявляла к себе повышенные требования просто потому, что находилась в более уязвимом положении. Тогда у нее не было слов, которые бы объясняли, почему ей приходится постоянно обороняться: аутистка, лесбиянка, человек, принадлежащий к другой культуре - но это не мешало ей понимать, что происходит вокруг.
***
Я могу рассказать о Нике еще очень много историй, потому что Ника – это я в детстве. Я рассказала вам о ней, потому что мои мотивы связаны с моей историей.
Я знаю, что большинство моих знакомых посоветовали бы мне поступить подобным образом. Они стали бы говорить, что я «сама себя накручиваю», и что я «должна жить настоящим и забыть», но я не хочу этого делать. Потому что когда человек – не важно какого возраста– практически никогда не чувствует себя в безопасности, когда он, анализируя свою жизнь и отношение окружающих, понимает, что еще немного, и его отправят в концентрационный лагерь, это нельзя считать нормальной жизнью. Когда человек думает, что сможет выжить, только изменив естественное для себя поведение, это нельзя считать нормальной жизнью. И когда у человека из-за «внешне благополучного детства» и «внешне благополучных родителей» есть множество серьезных психических проблем, тогда нам стоит задуматься над тем, что именно мы считаем «благополучным детством».
Знакомые сказали бы мне, что я должна просто посмеяться над своими старыми экономическими взглядами. Что я должна «осознать проблемы рабочего класса», и стать коммунисткой, потому что теперь я понимаю, как «устроена жизнь» (на самом деле, мне это уже говорили). Но я не стала лучше понимать тяжести жизни, когда моя жизнь стала легче – а теперь она намного легче, чем в детстве. И я не считаю, что я должна «забыть» то, что я чувствовала, что должна купить себе право на жизнь, и что это менее важно, чем «проблемы рабочего класса». По-моему, многим союзникам стоит подумать над своими привилегиями, прежде чем указывать мне на мои.
Еще им стоит подумать над тем, что мои экономические и политические взгляды были следствием моего опыта и имеющихся у меня на тот момент знаний. Я была консерватором в 12 лет, но не от того, что я была подростком, а от того, что тогда я просто не могла быть никем другим – у меня было недостаточно знаний, мое время на изучение интересующей меня темы было ограничено, и опыт подсказывал мне, что я права. И я собиралась быть политиком. И при других обстоятельствах я могла бы им стать, так и не разобравшись в вопросах прав меньшинств. Вы действительно хотите видеть политиков а-ля Ричард Никсон? Если нет, то зачем вы поддерживаете систему отношения к молодежи, в рамках которой так просто сформировать подобные взгляды?
Это слишком сложные вопросы, и гораздо проще обесценить опыт таких людей, как я, чем искать на них ответы. И если все намерены просто смеяться, и никто не хочет разбираться с этими чертовыми вопросами… что же, значит, я буду делать это одна.
Потому что я все еще та самая Ника, только знаний у меня стало побольше.
Потому что я знаю, что сейчас есть дети, похожие на меня, и они находятся в той же опасности, в которой находилась я. Я работаю ради них. Я стараюсь изменить стереотипы, изменение которых помогли бы мне. И я пишу о вещах, о которых я бы очень хотела прочесть в прошлом.
Я не стала бы менять свое прошлое, но не хочу, чтобы другим было так же хреново, как было мне.
Я выступаю против эйблизма, эйджизма, гомофобии, трансфобии и ксенофобии, потому что эти проблемы системны, они влияли на мою жизнь в прошлом, и влияют на мою жизнь до сих пор. Они мешали мне прежде, чем я узнала их названия. Эти проблемы пересекались в моем прошлом, и они пересекаются в моей нынешней жизни, и поэтому я вынуждена работать на пересечении, даже если при этом я теряю многих союзников.
Я занимаюсь активизмом и стараюсь привлечь внимание общественности к волнующим меня проблемам, потому что, учитывая мое прошлое и мой характер, я не могла бы поступить иначе. Я просто веду себя естественным для себя образом, занимаюсь тем, чем хочу заниматься (и чем не могу не заниматься), и это меня вполне устраивает.
Что же, я объясню им эту причину, но для начала я хотела бы рассказать вам о Нике. Вы поймете ответ только когда узнаете ее историю.
***
В детстве ее называли доброй, наивной и романтичной, но ни одно из этих слов к ней не подходило.
Со школьных лет Ника много думала о политике. Более того, она размышляла о межличностных отношениях так, как политики-реалисты, вроде Киссинджера, рассуждают о дипломатии. Еще она много думала о политике, и в своих размышлениях она заходила намного «дальше», чем все авторы прочитанных ею книг. Она думала о том, что геноцид –лучший способ для предотвращения другого геноцида, и что это вполне приемлемое решение, если хотят уничтожить таких, как ты. Она часто об этом думала, потому что была уверена, что умрет в концентрационном лагере.
Ника никому об этом не говорила, но она сомневалась, что доживет до старости, хоть и очень этого хотела. Иногда она думала о своих взаимоотношениях с внуками, иногда панически пугалась возможного рака или СПИДа, но эти мысли были «ширмой», потому что на заднем фоне постоянно маячила перспектива попасть в газовую камеру.
Ника не смогла бы объяснить это предчувствие никому, даже себе. Она только знала, что окружающие люди допустят это.
Она еще не знала значения слова «ненависть», но уже знала, что окружающие ее ненавидят. Что они ее уничтожат, если дать им такую возможность. Если кто-то и будет против, то они будут жалеть не о ней, а о другом человеке, который мог бы родиться вместо нее.
Она поняла это, как только стала включать в свои рассуждения мысли о том, что у окружающих могут быть мотивы.
Ника почти никогда не чувствовала себя в безопасности. Она знала, что у нее нет права собственности, права телесной автономии, право на свободу передвижения, и на свободу слова. Большую часть дня она находилась в заведении, где у нее могли в любой момент забрать вещи, и где на нее могли в любой момент напасть.
***
Что еще вам стоит знать о Нике?
Например, то, что она не считала ненависть окружающих чем-то неправильным. Это было частью ее повседневной жизни – примерно как камни твердые, деревья зеленые, коты умеют мяукать, а люди опасные, люди терпеть не могут тех, кто слабый, и тех, кто отличается от окружающих. И поэтому люди отбирают ее вещи, душат ее, принуждают к бесполезному труду, а в будущем они могут отправить ее в крематорий. Это ни хорошо, ни плохо. Это просто факты. Нет смысла давать этому какие-либо моральные оценки, потому что морали нет ни в политике, ни в личных отношениях. Мораль не помогает выжить, это просто оправдание для угнетения одних людей другими. Это еще одни мешающие стереотипы, строящиеся на двойных стандартах.
Люди говорят о том, что надо «заботиться о слабых», но сразу же после этого обвиняют тебя в том, что тебя душили за то, что ты слабая. Они критикуют эксплуатацию рабочих китайскими компаниями, и отправляют тебя на 6 часов в учреждение, где ты не можешь расслабиться ни на минуту.
Поэтому нет смысла думать о сотрудничестве с людьми – гораздо разумнее думать о том, как их обезвредить или использовать. Во всяком случае, так думала Ника. Еще она думала о том, что практически от любой проблемы в обществе можно спастись, если уехать из этого общества. А для того, чтобы уехать, нужны хоть какие-то деньги. Она думала о евреях в Третьем Рейхе, которые еще до начала Холокоста понимали, что может произойти – о тех, кто мог бы уехать в Палестину, в США, в Англию, но кто не сделал этого. Ей тогда казалось, что единственной причиной отказа от переезда могли быть только денежные проблемы. (У нее не было привязанности ни к земле, на которой она жила, ни к окружающим ее людям).
Еще она думала о чудаковатых богачах, которым прощалось их странное поведение просто потому, что они богаты.
И она понимала, что для того, чтобы она смогла купить себе безопасность, ей нужно очень много денег.
А для того, чтобы заработать деньги, надо уметь взаимодействовать с другими людьми. Надо сделать хоть что-то, чтобы сразу же не вызвать их агрессию. Поэтому Ника старалась «вписаться» в существующее общество. Это был вопрос выживания.
От других людей она ничего не требовала, потому что рассматривала взаимоотношения с ними примерно как игру в Симов. Она винила во всех неудачах себя, потому что рассматривала себя единственным объектом в отношениях Она винила себя в том, как она говорит, как она двигается и как она думает.
Ника часто винила себя в насилии, которому она подвергалась. Ей было проще представить, что это с ней что-то не так, и от этого она вынуждена обороняться, чем понять, что она живет в неправильном обществе. Ей было проще зациклиться на слове «сила воли» и пытаться понять, почему же, по мнению окружающих, у нее нет силы воли, чем понять, как с этими окружающими взаимодействовать. Ей было проще биться головой об крышку стола, чтобы не думать о своей гомосексуальности, чем принять эту самую гомосексуальность, которая мешала бы ее планам.
Более того, если бы она все же попала в концлагерь, она считала бы себя виноватой и в этом.
Она предъявляла к себе повышенные требования просто потому, что находилась в более уязвимом положении. Тогда у нее не было слов, которые бы объясняли, почему ей приходится постоянно обороняться: аутистка, лесбиянка, человек, принадлежащий к другой культуре - но это не мешало ей понимать, что происходит вокруг.
***
Я могу рассказать о Нике еще очень много историй, потому что Ника – это я в детстве. Я рассказала вам о ней, потому что мои мотивы связаны с моей историей.
Я знаю, что большинство моих знакомых посоветовали бы мне поступить подобным образом. Они стали бы говорить, что я «сама себя накручиваю», и что я «должна жить настоящим и забыть», но я не хочу этого делать. Потому что когда человек – не важно какого возраста– практически никогда не чувствует себя в безопасности, когда он, анализируя свою жизнь и отношение окружающих, понимает, что еще немного, и его отправят в концентрационный лагерь, это нельзя считать нормальной жизнью. Когда человек думает, что сможет выжить, только изменив естественное для себя поведение, это нельзя считать нормальной жизнью. И когда у человека из-за «внешне благополучного детства» и «внешне благополучных родителей» есть множество серьезных психических проблем, тогда нам стоит задуматься над тем, что именно мы считаем «благополучным детством».
Знакомые сказали бы мне, что я должна просто посмеяться над своими старыми экономическими взглядами. Что я должна «осознать проблемы рабочего класса», и стать коммунисткой, потому что теперь я понимаю, как «устроена жизнь» (на самом деле, мне это уже говорили). Но я не стала лучше понимать тяжести жизни, когда моя жизнь стала легче – а теперь она намного легче, чем в детстве. И я не считаю, что я должна «забыть» то, что я чувствовала, что должна купить себе право на жизнь, и что это менее важно, чем «проблемы рабочего класса». По-моему, многим союзникам стоит подумать над своими привилегиями, прежде чем указывать мне на мои.
Еще им стоит подумать над тем, что мои экономические и политические взгляды были следствием моего опыта и имеющихся у меня на тот момент знаний. Я была консерватором в 12 лет, но не от того, что я была подростком, а от того, что тогда я просто не могла быть никем другим – у меня было недостаточно знаний, мое время на изучение интересующей меня темы было ограничено, и опыт подсказывал мне, что я права. И я собиралась быть политиком. И при других обстоятельствах я могла бы им стать, так и не разобравшись в вопросах прав меньшинств. Вы действительно хотите видеть политиков а-ля Ричард Никсон? Если нет, то зачем вы поддерживаете систему отношения к молодежи, в рамках которой так просто сформировать подобные взгляды?
Это слишком сложные вопросы, и гораздо проще обесценить опыт таких людей, как я, чем искать на них ответы. И если все намерены просто смеяться, и никто не хочет разбираться с этими чертовыми вопросами… что же, значит, я буду делать это одна.
Потому что я все еще та самая Ника, только знаний у меня стало побольше.
Потому что я знаю, что сейчас есть дети, похожие на меня, и они находятся в той же опасности, в которой находилась я. Я работаю ради них. Я стараюсь изменить стереотипы, изменение которых помогли бы мне. И я пишу о вещах, о которых я бы очень хотела прочесть в прошлом.
Я не стала бы менять свое прошлое, но не хочу, чтобы другим было так же хреново, как было мне.
Я выступаю против эйблизма, эйджизма, гомофобии, трансфобии и ксенофобии, потому что эти проблемы системны, они влияли на мою жизнь в прошлом, и влияют на мою жизнь до сих пор. Они мешали мне прежде, чем я узнала их названия. Эти проблемы пересекались в моем прошлом, и они пересекаются в моей нынешней жизни, и поэтому я вынуждена работать на пересечении, даже если при этом я теряю многих союзников.
Я занимаюсь активизмом и стараюсь привлечь внимание общественности к волнующим меня проблемам, потому что, учитывая мое прошлое и мой характер, я не могла бы поступить иначе. Я просто веду себя естественным для себя образом, занимаюсь тем, чем хочу заниматься (и чем не могу не заниматься), и это меня вполне устраивает.
