1.
«Мы не разделяем интерсекционального подхода в феминизме».
В последнее время я встречаю эту фразу довольно часто, и до сих пор не могу до конца понять ее смысл. Надеюсь, что те, кто говорят и пишут ее, просто не поддерживают мнение администраторов каких-то конкретных интерсекциональных феминистических групп в социальных сетях, или что они не согласны с авторами, которые называют себя интерсекциональными феминистками. Если это так, я их очень хорошо понимаю. Дело в том, что я еще не встречала ни одного интерсекционального феминистического ресурса, который меня бы во всем устраивал. Потому что все ресурсы, которые я видела, кажутся мне недостаточно интерсекциональными.
С другой стороны, я не понимаю, как можно отказываться от интерсекциональности как от подхода. Для меня интерсекциональность не теория, а простой способ описания человеческих проблем. Ни разу за всю жизнь я не столкнулась ни с одной «женской» проблемой, которая была бы универсальна для всех женщин, и которую можно было бы рассматривать в отрыве от контекста.
Дело в том, что вы не сможете рассматривать в отрыве от контекста даже такое на первый взгляд однозначное явление, как изнасилование. Теоретически любая женщина может стать жертвой изнасилования. Но последствия изнасилования будут разными в зависимости от того, была ли жертва цисгендерной или трансгендерной, может ли она использовать устную речь, есть ли у нее деньги на адвоката, живет она в Пакистане или в Норвегии, является ли она дочерью президента США или она дочь мигранта-узбека, работающего на стройке в Москве.
Поэтому при анализе проблем жертв изнасилования автоматически включается интерсекциональность. Невозможно ограничить анализ преступления одной фразой: «это была женщина», особенно если в вашу задачу входит сбор статистических данных (потому что, скажем, трансгендерных женщин насилуют чаще цисгендерных), расследование преступления (раса, сексуальная ориентация, гендерная идентичность и другие подобные факторы зачастую становятся мотивами преступлений) или оказание жертвам комплексной помощи (она ведь будет разной в зависимости от того, говорим мы о мигрантке или о дочери президента, правда?).
Возможно, кому-то, действительно, проще работать «на узком участке», занимаясь, скажем, только совершеннолетними жертвами изнасилования среднего класса с российским гражданством. Но это не значит, что интерсекциональности не существует как явления, поэтому фраза «мы не поддерживаем интерсекциональность» для меня и остается абсурдной. Нельзя поддерживать или не поддерживать объективно существующий факт. Он может просто влиять или не влиять на вашу работу. Ведь, например, то, что я работаю в основном с аутистами, не отрицает существование нейротипиков, верно?
Точно так же ваша работа с людьми, которые подвержены только одному виду дискриминации, не отрицает тот факт, что кто-то может быть подвержен нескольким видам дискриминации, и что разные системы могут пересекаться и влиять на е_е опыт.
Например, описывая свой опыт, я беру за основу не пол и не гендер, а аутичность, потому что эйблизм повлиял на мою жизнь гораздо больше, чем сексизм.
После этого я обращаю внимание на другие факторы, которые в моей личной истории зачастую неотделимы от эйблизма.
Например, думая о психологических травмах, полученных в подростковом возрасте, я не всегда могу сказать, что было главной причиной появления конкретной проблемы – эйблизм, эйджизм, гомофобия или то, что я не принадлежу к той же культуре, что и мои родители. А возможно, дело в религии? Или в том, что я девочка?
Зачастую эти вещи невозможно отделить друг от друга.
Поэтому я создала сайт ЛГБТИ+ аутисты.
Поэтому я не могу игнорировать проблемы эйджизма, говоря о правах аутичных людей и о правах ЛГБТИ+.
Поэтому я не могу игнорировать тот факт, что я американка, родившаяся в русской семье, говоря о своем аутичном опыте. Или о женском опыте. Или о том и другом.
2.
И тут возникает другая проблема. Некоторые активисты, отчаянно защищающие интерсекциональный подход, рассматривают его как непоколебимые религиозные догмы. Эти догмы строятся на популярных статьях сторонник_ов интерсекциональности, и зачастую их личные взгляды воспринимаются как признак приверженности интерсекциональному подходу. В эти догмы входит, например, описание культурной апроприации исключительно в том виде, в котором о ней пишут многие американские антирасисты, приписывание всем нейротипичного образа мышления и поведения, и описание эйджизма как менее значимой системы угнетения, чем, скажем, расизм и сексизм.
Если я говорю, что эйджизм по отношению к детям влияет на жизнь большинства западных людей больше, чем сексизм (потому что у детей в западных странах намного меньше прав, чем у женщин), меня могут посчитать неинтерсекциональной или нефеминисткой.
Если я говорю, что не все обобщения о влиянии социализации верны, меня посчитают недостаточно интерсекциональной или нефеминисткой.
Если я говорю, что культурная апроприация существует, но человек может принадлежать не к той культуре, к которой принадлежат его родители, и это не будет апроприацией, меня посчитают недостаточно интерсекциональной или нефеминисткой.
На подобные заявления мне обычно отвечают: «ты либо принимаешь теорию интерсекциональности, либо нет». Что же…
Я принимаю то, что трава зеленая.
Я принимаю то, что я – это я, и на мой опыт повлияло множество факторов.
Я принимаю существование интерсекциональности.
И я отрицаю факты, противоречащие моему опыту.
Я отрицаю, что человек может принадлежать только к той культуре, в которой он воспитывался. Потому что иначе мне пришлось бы отрицать свое восприятие.
Я отрицаю, что феминистическая риторика должна быть основана исключительно на проблемах социализации. На меня социализация повлияла слабо.
И я отрицаю тот факт, что взрослые женщины в нашем обществе угнетены сильнее детей. Потому что я видела законы.
Этим я отрицаю слова некоторых известных интерсекциональных авторов. Но это не делает меня менее интерсекциональной. Наоборот, отрицая их слова и включая в теорию новый опыт, я становлюсь более интерсекциональной, чем они.
Потому что я рассматриваю интерсекциональность скорее как нечто живое и меняющееся, а не как набор закостенелых догм, выдвинутых «известными феминистками».
Если вы посмотрите на историю интерсекциональности, вы поймете логику моего подхода. Изначально в интерсекциональной теории рассматривался в основном только опыт черных женщин. Создательница понятия интерсекциональность, Кимберли Креншоу, ввела его в своей работе «Demarginalizing the Intersection of Race and Sex: A Black Feminist Critique of Antidiscrimination Doctrine, Feminist Theory, and Antiracist Politics», где она заметила, что проблема игнорирования черных женщин «не может быть решена обычным включением чернокожих женщин в ныне существующие аналитические структуры. Опыт пересечения их дискриминации является чем-то большим, чем просто суммой расизма и сексизма, и без учета этого пересечения (интерсекциональности), невозможно нормально бороться с угнетением черных женщин».
Позже сторонни_цы этого нового подхода поняли, что все не так просто, и на то, как на жизнь женщины помимо сексизма влияет не только ее раса, но и культурная принадлежность, сексуальная ориентация, гендерная идентичность, инвалидность, классовая принадлежность, наличие или отсутствие гражданства страны, в которой она проживает, возраст и другие подобные особенности.
В другой своей работе «Mapping the Margins: Intersectionality, Identity Politics, and Violence Against Women of Color» Креншоу заметила, что: «рассмотрение пересечения расовых и гендерных вопросов только подчеркивает необходимость учитывать особенности пересечения различных идентичностей для понимания основ социальной системы».
То есть интерсекциональность с самого начала задумывалась как инструмент активизма и как описание объективно существующей реальности, а не как свод закостенелых догм.
Постепенно интерсекциональным подходом интересовались разные люди,
с разным опытом, и их опыт изменил теорию, расширив ее границы. Постепенно активисты стали понимать, как использовать изобретенный инструмент анализа опыта черных женщин на анализ опыта других людей, которые принадлежат к нескольким маргинализированным группам.
Точно так же я расширяю границы теории, применяя знакомый инструмент к анализу новых проблем.
Я не изучала биографии первых интерсекциональных феминисток, но подозреваю, что некоторые из них могли воспринимать проблемы трансгендерных людей или проблемы инвалидов так же, как некоторые современные интерсекциональные феминистки воспринимают мою повестку о детях, или о людях, принадлежащих не к «своей культуре».
Какими же стали интерсекциональные феминистки, начав учитывать опыт угнетения все большего количества людей? Более интерсекциональными, или менее интерсекциональными? Надеюсь, вы правильно ответите на этот вопрос.
«Мы не разделяем интерсекционального подхода в феминизме».
В последнее время я встречаю эту фразу довольно часто, и до сих пор не могу до конца понять ее смысл. Надеюсь, что те, кто говорят и пишут ее, просто не поддерживают мнение администраторов каких-то конкретных интерсекциональных феминистических групп в социальных сетях, или что они не согласны с авторами, которые называют себя интерсекциональными феминистками. Если это так, я их очень хорошо понимаю. Дело в том, что я еще не встречала ни одного интерсекционального феминистического ресурса, который меня бы во всем устраивал. Потому что все ресурсы, которые я видела, кажутся мне недостаточно интерсекциональными.
С другой стороны, я не понимаю, как можно отказываться от интерсекциональности как от подхода. Для меня интерсекциональность не теория, а простой способ описания человеческих проблем. Ни разу за всю жизнь я не столкнулась ни с одной «женской» проблемой, которая была бы универсальна для всех женщин, и которую можно было бы рассматривать в отрыве от контекста.
Дело в том, что вы не сможете рассматривать в отрыве от контекста даже такое на первый взгляд однозначное явление, как изнасилование. Теоретически любая женщина может стать жертвой изнасилования. Но последствия изнасилования будут разными в зависимости от того, была ли жертва цисгендерной или трансгендерной, может ли она использовать устную речь, есть ли у нее деньги на адвоката, живет она в Пакистане или в Норвегии, является ли она дочерью президента США или она дочь мигранта-узбека, работающего на стройке в Москве.
Поэтому при анализе проблем жертв изнасилования автоматически включается интерсекциональность. Невозможно ограничить анализ преступления одной фразой: «это была женщина», особенно если в вашу задачу входит сбор статистических данных (потому что, скажем, трансгендерных женщин насилуют чаще цисгендерных), расследование преступления (раса, сексуальная ориентация, гендерная идентичность и другие подобные факторы зачастую становятся мотивами преступлений) или оказание жертвам комплексной помощи (она ведь будет разной в зависимости от того, говорим мы о мигрантке или о дочери президента, правда?).
Возможно, кому-то, действительно, проще работать «на узком участке», занимаясь, скажем, только совершеннолетними жертвами изнасилования среднего класса с российским гражданством. Но это не значит, что интерсекциональности не существует как явления, поэтому фраза «мы не поддерживаем интерсекциональность» для меня и остается абсурдной. Нельзя поддерживать или не поддерживать объективно существующий факт. Он может просто влиять или не влиять на вашу работу. Ведь, например, то, что я работаю в основном с аутистами, не отрицает существование нейротипиков, верно?
Точно так же ваша работа с людьми, которые подвержены только одному виду дискриминации, не отрицает тот факт, что кто-то может быть подвержен нескольким видам дискриминации, и что разные системы могут пересекаться и влиять на е_е опыт.
Например, описывая свой опыт, я беру за основу не пол и не гендер, а аутичность, потому что эйблизм повлиял на мою жизнь гораздо больше, чем сексизм.
После этого я обращаю внимание на другие факторы, которые в моей личной истории зачастую неотделимы от эйблизма.
Например, думая о психологических травмах, полученных в подростковом возрасте, я не всегда могу сказать, что было главной причиной появления конкретной проблемы – эйблизм, эйджизм, гомофобия или то, что я не принадлежу к той же культуре, что и мои родители. А возможно, дело в религии? Или в том, что я девочка?
Зачастую эти вещи невозможно отделить друг от друга.
Поэтому я создала сайт ЛГБТИ+ аутисты.
Поэтому я не могу игнорировать проблемы эйджизма, говоря о правах аутичных людей и о правах ЛГБТИ+.
Поэтому я не могу игнорировать тот факт, что я американка, родившаяся в русской семье, говоря о своем аутичном опыте. Или о женском опыте. Или о том и другом.
2.
И тут возникает другая проблема. Некоторые активисты, отчаянно защищающие интерсекциональный подход, рассматривают его как непоколебимые религиозные догмы. Эти догмы строятся на популярных статьях сторонник_ов интерсекциональности, и зачастую их личные взгляды воспринимаются как признак приверженности интерсекциональному подходу. В эти догмы входит, например, описание культурной апроприации исключительно в том виде, в котором о ней пишут многие американские антирасисты, приписывание всем нейротипичного образа мышления и поведения, и описание эйджизма как менее значимой системы угнетения, чем, скажем, расизм и сексизм.
Если я говорю, что эйджизм по отношению к детям влияет на жизнь большинства западных людей больше, чем сексизм (потому что у детей в западных странах намного меньше прав, чем у женщин), меня могут посчитать неинтерсекциональной или нефеминисткой.
Если я говорю, что не все обобщения о влиянии социализации верны, меня посчитают недостаточно интерсекциональной или нефеминисткой.
Если я говорю, что культурная апроприация существует, но человек может принадлежать не к той культуре, к которой принадлежат его родители, и это не будет апроприацией, меня посчитают недостаточно интерсекциональной или нефеминисткой.
На подобные заявления мне обычно отвечают: «ты либо принимаешь теорию интерсекциональности, либо нет». Что же…
Я принимаю то, что трава зеленая.
Я принимаю то, что я – это я, и на мой опыт повлияло множество факторов.
Я принимаю существование интерсекциональности.
И я отрицаю факты, противоречащие моему опыту.
Я отрицаю, что человек может принадлежать только к той культуре, в которой он воспитывался. Потому что иначе мне пришлось бы отрицать свое восприятие.
Я отрицаю, что феминистическая риторика должна быть основана исключительно на проблемах социализации. На меня социализация повлияла слабо.
И я отрицаю тот факт, что взрослые женщины в нашем обществе угнетены сильнее детей. Потому что я видела законы.
Этим я отрицаю слова некоторых известных интерсекциональных авторов. Но это не делает меня менее интерсекциональной. Наоборот, отрицая их слова и включая в теорию новый опыт, я становлюсь более интерсекциональной, чем они.
Потому что я рассматриваю интерсекциональность скорее как нечто живое и меняющееся, а не как набор закостенелых догм, выдвинутых «известными феминистками».
Если вы посмотрите на историю интерсекциональности, вы поймете логику моего подхода. Изначально в интерсекциональной теории рассматривался в основном только опыт черных женщин. Создательница понятия интерсекциональность, Кимберли Креншоу, ввела его в своей работе «Demarginalizing the Intersection of Race and Sex: A Black Feminist Critique of Antidiscrimination Doctrine, Feminist Theory, and Antiracist Politics», где она заметила, что проблема игнорирования черных женщин «не может быть решена обычным включением чернокожих женщин в ныне существующие аналитические структуры. Опыт пересечения их дискриминации является чем-то большим, чем просто суммой расизма и сексизма, и без учета этого пересечения (интерсекциональности), невозможно нормально бороться с угнетением черных женщин».
Позже сторонни_цы этого нового подхода поняли, что все не так просто, и на то, как на жизнь женщины помимо сексизма влияет не только ее раса, но и культурная принадлежность, сексуальная ориентация, гендерная идентичность, инвалидность, классовая принадлежность, наличие или отсутствие гражданства страны, в которой она проживает, возраст и другие подобные особенности.
В другой своей работе «Mapping the Margins: Intersectionality, Identity Politics, and Violence Against Women of Color» Креншоу заметила, что: «рассмотрение пересечения расовых и гендерных вопросов только подчеркивает необходимость учитывать особенности пересечения различных идентичностей для понимания основ социальной системы».
То есть интерсекциональность с самого начала задумывалась как инструмент активизма и как описание объективно существующей реальности, а не как свод закостенелых догм.
Постепенно интерсекциональным подходом интересовались разные люди,
с разным опытом, и их опыт изменил теорию, расширив ее границы. Постепенно активисты стали понимать, как использовать изобретенный инструмент анализа опыта черных женщин на анализ опыта других людей, которые принадлежат к нескольким маргинализированным группам.
Точно так же я расширяю границы теории, применяя знакомый инструмент к анализу новых проблем.
Я не изучала биографии первых интерсекциональных феминисток, но подозреваю, что некоторые из них могли воспринимать проблемы трансгендерных людей или проблемы инвалидов так же, как некоторые современные интерсекциональные феминистки воспринимают мою повестку о детях, или о людях, принадлежащих не к «своей культуре».
Какими же стали интерсекциональные феминистки, начав учитывать опыт угнетения все большего количества людей? Более интерсекциональными, или менее интерсекциональными? Надеюсь, вы правильно ответите на этот вопрос.
