 |
| Я в момент задержания за радужный зонт. Стараюсь сдержать нервный смех. Черно-белая фото. На фото полицейский ведет меня к машине. |
I.
Мы шли по Невскому с моим новым знакомым Риной. Шли в согласованной феминистской колонне, которая была частью согласованной оппозиционной колонны. Рина достал радужный флаг. Я достала маленький флажок, с которым я в прошлом году прошла всю Первомайскую демонстрацию. В этом не было ничего противозаконного, ведь радужная символика не запрещена.
Но когда нас попросили убрать флаги, мы согласились. Мы не хотели неприятностей. Рина повязал свой флаг в качестве юбки. Я заправила свой флажок за воротник кофты.
Просто элементы одежды. Каждый человек имеет право носить все, что угодно. Никто не должен к нам придраться.
***
Никто и не придрался к одежде. Юбка и странный галстук, больше похожий на салфетку, которую в фильмах иногда надевают перед обедом, никому не были интересны. Их заинтересовали наши зонты, которые мы открыли, как только у нас освободились руки. Это были самые обычные яркие зонты – расцветки радужного спектра, в котором есть такие цвета, как черный и бордовый. Это не цвета ЛГБТ-радуги, так что зонты даже не были ЛГБТ - символикой.
Но полицейский приказал их закрыть.
- Почему? – спросила я. –Это же просто зонты. Они не цвета ЛГБТ-радуги.
Он не ответил.
- Они не могут арестовать нас за зонты, – сказала я Рине – это же просто зонты. Мы имеем право на то, чтобы ходить с любыми зонтами!
***
Все произошло так быстро, что я не успела до конца осознать, что происходит. Нас окружили полицейские, и обвинили нас в том, что мы не закрыли эти дурацкие зонтики!
Вот вокруг нас уже собралась целая толпа. Вспышки фотоаппаратов. Все что-то кричат, голоса сливаются воедино.
Стараюсь найти в толпе хоть кого-то знакомого. Вижу рюкзак своего друга, потом его лицо – хоть он и стоит лицом ко мне, я не сразу смогла его узнать. Что-то ему говорю, уже не помню, что.
Полицейский выхватывает мой зонт.
Я готова идти с ними, но меня тащат спиной вперед. Прошу отпустить меня. Говорю, что пойду, куда они скажут.
Они развернули меня, и, когда я прошла несколько шагов, толкнули в машину.
II.
 |
| Я перед задержанием. У меня в руках - ТОТ САМЫЙ радужный зонт. |
Думаю о том, что нахожусь в России по статусу временного убежища, и что у меня с собой даже нет документа, подтверждающего статус. Я гражданка Украины, и у меня с собой только украинский паспорт и миграционная карта. Боюсь, что меня депортируют, но почему-то начинаю смеяться.
***
Кроме меня и Рины в участок привезли еще пять задержанных на Первомае. Троих из них – Валеру Созаева, Кирилла Федорова и Игоря Кочеткова - я хорошо знаю. Они не первый раз в таких передрягах. Они знают, что делать. От этого становится спокойнее.
***
Это можно охарактеризовать одним словом: «виктимблейминг». Или двумя словами: «обвинение жертвы», если сказать это обычным русским языком.
III.
 |
| Мы с Риной после освобождения. Стоим с "запретными" зонтиками возле участка. |
Мы сидим в участке в ожидании адвоката. Подросток рядом со мной пытается договориться с родителями, чтобы они его забрали. Этого подростка задержали за радужный флаг – за незапрещенный флаг, который он достал на согласованном митинге.
Подросток боится говорить об этом родителям, потому что знает, что они будут очень недовольны. Что его накажут за то, что полицейские нарушили его права.
Кто-то из родителей говорит, что он их позорит. Позорит тем, что выражает свою позицию, и что был за это незаконно задержан? Что стыдного в том, что у ребенка есть собственная позиция? Разве ребенок обязан быть собственностью родителей? Разве у детей нет права на свое мнение?
Похоже, что нет. И еще у детей нет права на признание их проблем. Если ребенка незаконно задержит полиция, или незаконно выгонят из школы – виноват в этом будет ребенок. Именно он будет наказан.
Это – обвинение жертвы, виктимблейминг.
***
В полицейском участке было очень шумно, и у меня разболелась голова.
Я принимала обезболивающие, но мне не стало лучше. Меня начало тошнить.
Не знаю, что было причиной проблем – пониженное давление, искривление шейного отдела позвоночника и неудобная поза, которую я была вынуждена занять в машине, а может сенсорная перегруза или волнение.
По просьбе адвоката мне вызвали скорую.
***
Врачи спрашивают у меня, что со мной.
- У меня болит голова, - отвечаю я.
- Если снимешь наушники, не будет болеть, - говорит один из них.
Отличный диагноз от человека, который не успел меня осмотреть.
- Не перестанет. Мне станет еще хуже. У меня начнется сенсорная перегрузка…Знаете, что это такое?
Они молчат. Потом один из них продолжает «профессиональный» осмотр:
- Так почему у тебя болит голова?
Круто! А я думала, это они должны дать мне ответ на этот вопрос, и сделать хоть что-нибудь!
- У меня стоит диагноз дистония… Часто болит голова, когда падает давление, или когда…
- Или когда попадаешь в полицейский участок? – даже я различаю насмешку в голосе врача. Она слишком явная.
- …. Или когда занимаюсь физической нагрузкой, - заканчиваю я.
Они спрашивают, есть ли у меня аллергия на лекарства. Мерят давление, температуру… А дальше делают нечто совсем странное.
- Зачем же ты ходишь на митинги? Россия дала тебе убежище, чтобы ты жила нормально, а ты… - обвиняет меня в законном действии один из врачей, игнорируя тот факт, что, вообще то, это не его дело.
- И где ты шла? В какой колонне?
Я рассказываю про феминистскую колонну.
- И за что же борется ваше феминистическое движение? – спрашивает врач.
Я рассказываю про домашнее насилие. Про изнасилования, которые не наказываются. Про дискриминацию женщин при приеме на работу.
- Это вы чо, ультра-левые?
- Нет.
- А за что задержали?
Я рассказываю про зонт. Это легко. Я уже рассказывала про зонт и про феминистскую колонну, когда меня в присутствии адвоката опрашивал полицейский. Тогда было труднее говорить, я путалась, не могла вспомнить слова. Сейчас все проще.
Я говорю о том, что зонт не был цвета ЛГБТ-символики.
Врачи спрашивают меня о моей сексуальной ориентации. Спрашивают, лесбиянка ли я.
И на этом «осмотр» был окончен.
Они узнали о моей ориентации и моих взглядов, обвинили меня в том, что я оказалась в участке, но так и не узнали причины моей головной боли.
Через несколько часов мне стало хуже. Настолько хуже, что меня два раза вырвало. Мне предложили снова вызвать врачей, но я отказалась. У меня не было сил объяснять новым врачам свои политические взгляды и выслушивать, как я, по их мнению, должна себя вести. Они все равно не смогли бы мне помочь.
Они занимались не лечением, а виктимблеймингом.
***
Пока я старалась справиться с головной болью, на нас составляли протокол.
По закону нам должны были предъявить обвинения через три часа после задержания. Мы ждали дольше.
Нам предъявили одинаковые обвинения – про радужный зонт, за который меня задержали, в протоколе не говорилось. Меня обвинили в том, что я кричала лозунги, которых я даже не слышала, и что я оказывала сопротивление полиции, якобы отказавшись прекратить кричать эти лозунги.
То есть, мне предъявили сфальсифицированные обвинения.
А это означало, что само наше пребывание в участке, само отношение к нам как к правонарушителям, было виктимблеймингом.
***
Нам говорили, что нас отпустят в день задержания, но этого не произошло.
Мы с Риной сидим на стуле в обычной комнате.
Парней отвели в камеру, отобрав все вещи и средства связи, но нам повезло больше. У нас есть доступ к интернету, у нас есть наши вещи. На нас просто не хватило камер. Нам говорят, что мы проведем в этой комнате всю ночь.
Рина рассказывает, как он первый раз попал в полицию, а потом и в психушку за то, что выхватил нож у напавшего на него человека. Полиция просто перепутала жертву и агрессора.
Еще один случай виктимблейминга.
***
За нами приехали ночью, сказали, что сверху поступило указание перевести нас в другой участок. Происходящее напоминало мне фильмы о тоталитарных режимах. Мы не знали, что будет дальше, куда нас повезут после этого, и когда будет суд. Они постоянно меняли наши планы.
В новом отделении мы снова сидели на стульях, что мне нравилось гораздо больше, чем сидеть в камере, но что делало наш «переезд» еще более странным.
В новом участке было шумно. Более шумно, чем в предыдущем, так шумно, что сложно расслышать слова собеседника. Во всяком случае, для меня. В этих условиях мы должны были спать – болтающие осужденные, гудящий вентилятор, матерящиеся полицейские.
Когда ночью нас все же решили переводить в камеру, у нас тоже забрали все вещи. Рюкзак, ремень, шнурки с ботинок, бусы и кубик для стимминга. Я попросила оставить мне наушники.
Сказала, что без них у меня будет сенсорная перегрузка.
- С чего это ты взяла? Кто тебе такое сказал? – спросила у меня женщина-полицейский.
- Я это взяла с того, что так у меня было всю жизнь, - ответила я.
И снова виктимблейминг - не важно, что если моя просьба не будет выполнена, мне станет плохо. Я сама в этом виновата, просто потому, что я «вру», говоря о своих потребностях. А «вру» я потому, что так решили в полиции.
Я знаю о правиле, по которому у задержанных забирают все веревки. Но они могли бы, в конце концов, держать для таких случаев чистые беруши. Или, хотя бы, не обесценивать мои потребности.
***
В камере вместо постели нам выдали странные штуки, напоминающие коврики для пляжа, и вонючие одеяла. Несмотря на то, что я чувствовала себя очень уставшей, я старалась вести себя как активист, отстаивающий право на необходимую инклюзию и аккомодацию. Я стала просить подушку, объясняя, что если у меня не будет подушки, завтра у меня будет болеть шея. И голова.
Нам ответили, что мы не в отеле, чтобы думать о подушках. И что мы можем «просто свернуть куртки, и положить под голову».
Конечно, мы были не в отеле. Мы были в клетке, в которой нас совершенно безосновательно заперли, и в которой у меня не было ничего, кроме одежды и биографии Дональда Трампа! Но с нами говорили так, словно мы виноваты в том, что мы не в отеле. Словно мы виноваты в том, что они «забыли», что нам нужны подушки.
Я уже перестала считать случаи виктимблейминга, с которым мы сталкивались за эти сутки.
***
Полиция постоянно обвиняет жертв.
-Для борьбы с домашним насилием не нужен феминизм! – примерно это сказала нам один из полицейских. – Семья-это стая… И иногда жена так доводит, что как вот ее не стукнуть?!
- Вот из-за вас теперь придется бумажки в суд таскать. Из-за ваших дурацких митинков! – сказал еще один полицейский. А может быть, тот же самый. Я не различала их лиц.
- Будешь высказываться против властей, пойдешь к политическим, - пошутил еще один полицейский, разговаривая со знакомым.
Он постоянно называл нас «политическими», хотя, вероятнее всего, прекрасно знал, что в России официально не существует политических заключенных.
Вроде бы, невинная шутка, но на самом деле – нет. В этой шутке тоже был виктимблейминг: «сиди тихо, молчи, иначе отправишься вот к этим, которых задержали незаконно» звучит так же страшно, как: «зачем ты надела эту юбку, тебя же изнасилуют!»
IV.
 |
| Групповое фото задержанных и ребят, которые приходили нас поддержать. Фото сделано сразу после нашего освобождения. |
От нас ожидают благодарности.
Благодарности за то, что мы, девушки, могли ходить в туалет практически когда угодно, в отличие от парней, которых заперли в камерах и запрещали ходить в туалет чаще, чем раз в три часа.
Мы, якобы, должны быть благодарны за то, что, незаконно заперев нас и отобрав наши вещи, нам позволили оставить при себе книги.
Должны быть благодарны за то, что нам все же передавали еду.
Должны быть благодарны за то, что у нас была постель…
***
Я отказываюсь быть благодарной.
Я не благодарна тем, кто незаконно нас задержал.
Не благодарна за то, что со мной обращались как с преступницей.
Я не благодарна тем, из-за кого меня тошнило.
Не благодарна за то, что после сна на куртке у меня болела шея. И что мне сложно было расслышать слова Рины из-за окружающего шума – точнее от того, что у меня забрали наушники.
Я не благодарна за то, что когда я вернулась домой и попыталась смотреть фильм, я шесть раз перематывала назад момент в фильме, и все равно не могла понять его содержание. И не могла не перематывать, потому что у меня обострилось ОКР.
Я не благодарна за то, что после пребывания в участке мне хватило воспоминаний о событии трехмесячной давности, чтобы расплакаться на улице.
Не благодарна за то, что после стресса я стала забывать простейшие слова, а потом вдруг вспоминать – но совсем не те слова, что были мне нужны.
Не благодарна за то, что я несколько раз ловила себя, что иду по улице и хохочу из-за своих мыслей, даже этого не замечая.
Не благодарна за то, что я стала жутко рассеянной. И за то, что я целый день после возвращения из полиции не могла понять, как мне поставить на зарядку плеер.
Я не благодарна за то, что мне сложно писать этот текст.
***
Я не считаю, что должна быть благодарной кому-то помимо тех людей, которые пытались вытащить меня из участка. И знаете что? Я понимаю, что с нами «еще хорошо обращались», и бывают ситуации «гораздо хуже нашей».
Я не благодарна за то, что нас не изолировали.
Не благодарна за то, что нас не пытали.
Не благодарна за то, что нам не проставили номера, и не отправили в газовые камеры.
Они могли бы сделать все это, если бы очень захотели, хоть это и незаконно. Но ведь наш арест тоже незаконный. А когда со мной делают незаконные вещи, я не собираюсь смиряться и быть благодарной тем, кто это делает. Потому что именно этого от нас и ждут – довольствоваться малым, смиряться с дискриминацией и быть благодарными за то, что они нас всех не истребили.
