Когда меня спрашивают о моей гендерной идентичности, этот вопрос зачастую ставит меня в тупик. Если я скажу, что я цисгендерная женщина, люди, особенно люди в ЛГБТ-среде, посчитают, что я соответствую гендерным стереотипам. Если я скажу, что я гендерно-неконформный человек, они могут решить, что у меня нет ничего от женской гендерной идентичности. Поэтому русскоязычным собеседникам, разбирающимся в гендерных вопросах, я отвечаю, что я гендерно-неконформная женщина. Я хочу уточнить, что это значит для меня. И, прежде всего, я хотела бы предупредить всех, что мой опыт не распространяется на всех аутичных людей, или на всех гендерно-неконформных людей, и что если какое-либо явление мне не понятно, это не означает, что я отрицаю его существование.
Итак, вот 10 фактов, так или иначе связанных с моей гендерной идентичностью.
1) Я никогда не соответствовала доминирующим гендерным стереотипам. Когда я читала книгу «Мужчина с Марса, женщины с Венеры», мне казалось, что в книге написано про марсиан и венерянок, и что ее надо ставить в разделе научной фантастики. Она не просто не подходила мне – мне было сложно поверить, что она кому-либо подходит.
Когда мне говорят о женской и мужской работе, например о том, что девочки должны мыть посуду, а мальчики чинить электроприборы, мне становиться смешно, потому что я представляю, что они делают это половыми органами.
Я до сих пор не могу привыкнуть к тому, какое огромное влияние уделяется гендеру в обществе.
2) Когда я впервые читала отрывки из книг Джудит Батлер, я почувствовала странное ощущение схожести. Наконец-то кто-то смог написать о гендере то, о чем я думала последние десять лет, и изложить это лучше, чем могла бы изложить я! Конечно, у Батлер есть идеи, с которыми я не согласна, и не все ее мысли подходят мне. Иначе и быть не может, ведь она не мой клон, выросший со мной в одинаковых условиях. Но ее взгляд на гендер мне гораздо ближе, чем взгляд многих других феминисток, и тем более взгляд поклонников «популярной психологии».
Я считаю, что гендер – это социальный конструкт.
3) В детстве я думала, что гендерные стереотипы верны для всех взрослых, но не подходят для детей. Когда мне было пять лет, и мать говорила мне, что женщинам нравится выполнять работу по дому, я верила ей, и считала, что подобная склонность к тому, что взрослые называли странным словом «уют», приходит в результате почти магических психологических изменений, наступающих после пубертата. Именно тогда женщины начинают соответствовать представлениям о женственности, а мужчины – о маскулинности.
В детстве я не просто считала гендер чем-то очень странным. По сути, я не замечала гендера. В три года я называла себя Маугли и говорила о себе в мужском роде, не замечая при этом серьезных несоответствий. Да, я не мальчик. А еще я не выросла в джунглях. Но ни то, ни другое не мешало мне представлять себя Маугли. Я же не виновата, что в книге нет интересных женских ролей!
Я могла ассоциировать себя как с мужскими, так и с женскими персонажами. Подражая за родными, я брала только то, что мне нравилось в их поведении. Как и многие аутичные дети, я не «копировала» их поведение, не изображала бытовые сцены и не повторяла действия взрослых так, как, например, котенок повторяет за мамой-кошкой. Я просто пробовала интересные мне виды деятельности. Возможность носить красивые штуки под названием «лифчики» казалась мне не менее заманчивой, чем возможность проводить по своей щеке приятно вибрирующей и издающей успокаивающее жужжание электробритвой.
Когда мне было три года, я просила дедушку побрить мне щеку, хватая его руку с бритвой. В пять лет я орала на всю улицу, что мне нужен лифчик. В этом не было противоречий. Лифчики были интересными, они даже могли бы стать моим специальным интересом, если бы мой интерес к ним не пытались пресечь. А электробритва нравилась мне из-за сенсорных особенностей.
Гендер был ни при чем.
4) Я стала замечать гендер позже, благодаря многочисленным фразам бабушки: «ты же девочка» и своему интересу к журналам для молодых мам. Я заметила, что гендер охватывает все – в том числе то, в какие игрушки играют дети, и чему их учат. И я решила, что гендерные нормы основаны на статистике. Фраза: «девочки любят все розовое» значила для меня примерно то же самое, что заявление: «по статистическим данным большинство рыжеволосых людей считает зеленый своим любимым цветом». Подобная «статистика» казалась мне странной. Она не отражала мои предпочтения. Но, тем не менее, когда в 9 лет я, начитавшись журналов для мам, записывала «аудио-передачу для родителей» на дедушкин магнитофон, я говорила о гендерном воспитании, потому что искренне верила, что большинство девочек любят «девчачью работу», а большинство мальчиков – «мальчишечью». Для меня это было основано не на какой-то мифической женской и мужской природе, а являлось простым совпадением, зафиксированным учеными.
Позже я очень непродолжительное время думала о возможном существовании мужской и женской природы. Я думала так от того, что в эту природу верило большинство моих знакомых, к мнению которых я подходила с «презумпцией компетентности», считая, что они разбираются в себе достаточно хорошо, чтобы увидеть внутри себя эту самую «природу», если она есть.
Потом я возненавидела гендер. Я поняла, что гендерные нормы навязаны обществом, и ненавидела то, что общество ломает людей, принуждая их к соответствию. В подростковом возрасте я планировала заниматься либо инвестициями, либо политикой, и была готова врезать любому, кто говорил, что это «неженское дело»! Как это может быть «неженским делом», если ценными бумагами торгуют не с помощью вагины?! Что вообще значит это ваше понятие «женщина»?!
Как ни странно, это стало причиной, по которой я заинтересовалась «женским» движением. Я имею в виду английское и американское движение суфражисток и первую волну феминизма.
5) Теперь я считаю гендер важной частью идентичности других людей, но при этом мне сложно описать себя в гендерных терминах. Я знаю, что гендер влияет на жизнь других людей. Я знаю, что для кого-то важно его право соответствовать представлениям о маскулинности, феминности или даже представлениям об агендерности или гендерной неконформности. Я считаю, что у людей должно быть такое право - вне зависимости от того, какой гендер был приписан им при рождении.
И при этом я хочу, чтобы в будущем гендер был преодолен – или, точнее, чтобы в будущем он не навязывался никому и ни при каких условиях. У каждого человека должно быть право выбирать, хочет ли он_а соответствовать «древним» гендерным нормам, или нет. Примерно как сейчас женщины могут выбирать, хотят ли они носить длинные волосы и платья до пят.
6) Для меня гендер значит не больше, чем цвет моих волос. У меня есть гендерная идентичность. Я женщина, потому что у меня женские первичные и вторичные половые признаки. Это меня ни к чему не обязывает. Примерно как у меня есть «идентичность русоволосой», потому что я родилась с русыми волосами.
7) Я могу испытывать чувство общности с другим человеком от того, что он женского пола. Это чувство общности очень слабое, и проявляется только тогда, когда я ничего больше о другом человеке не знаю. Например, если бы мне предложили выбрать абстрактного персонажа для написания истории, этот персонаж, вероятнее всего, был бы женского пола. Если бы мне сказали, что я могу спасти только одного человека, и мне надо было бы выбирать между парнем и девушкой, не зная о них ничего, кроме их пола, я бы выбрала девушку. Это был бы выбор на основании того, что у меня с другой женщиной есть хотя бы один общий признак.
8) При этом, если бы мне при рождении сделали операцию по коррекции пола, у меня была бы «мужская гендерная идентичность». Она была бы такой же слабой, как моя нынешняя «женская гендерная идентичность». Я была бы таким же «неправильным мальчиком», как я была «неправильной девочкой». Мужской гендер не обуславливал бы мои поступки, как сейчас на мои поступки не влияет женский гендер. Я называла бы себя мужчиной просто потому, что я привыкла бы называть себя мужчиной. Но это слабо влияло бы на мою личность.
9) Некоторые феминистки назвали бы мое отношение к гендеру «внутренней мизогиней». Но они были бы неправы. У меня нет внутренней мизогинии – у меня был внутренний эйблизм и внутренняя гомофобия так что, можете мне поверить, я знаю, как распознавать подобные вещи. Единственный раз в жизни я испытывала нечто, похожее на внутреннею мизогинию, думая, что я «неправильная аутистка», потому что мой аутизм проявляется по женскому типу. Но причина этого не в мизогинии, а в том, что когда я узнала об аутизме, на русском языке было мало информации об аутичных женщинах, у которых аутизм проявляется по женскому типу.
10) Что значит для меня гендер? Я бы его не видела, если бы общество упорно не пыталось мне его навязать. Пожалуй, для меня гендер похож на соционику. Я могу описать себя через типы соционики, но я не поклонник соционики – я попросту считаю большинство ее идей далекими от реальности. Точно так же могу описать себя через термины, связанные с гендером, но сама гендерная система мне неудобна.
На данный момент, гендер для меня не только социальный, а еще и лингвистический конструкт. Я могу описывать себя по-разному, и все будет правдой. В русском языке я просто «женщина» или «гендерно-неконформная женщина». То, как я себя называю, зависит от того, с кем я разговариваю, понимает ли мой собеседник такое слово как «гендерная неконформность», и какое значение он вкладывает в слова «цисгендерность» и «женщина». Я говорю о себе в женском роде, но обычно склоняю свое имя по мужскому типу. Я могу называть себя в мужском роде, когда стараюсь не мизгендерить трансгендерного мужчину, которого я раньше считала женщиной. Иногда после этого я называю себя в мужском роде еще несколько часов, не замечая этого.
Говоря по-английски я называю себя «женщиной», «гендерно-неконформной женщиной» и «гендер-квир». Потому что слово «гендер-квир» в английском языке больше ассоциируется с гендерной неконформностью, и меньше - с полным отсутствием связи с приписанным при рождении гендером. В английском языке я использую по отношению к себе местоимения «she» или «they». По сути, для меня они равнозначны.
Я собираюсь учить арабский и иврит. И, возможно, на этих языках я буду описывать свой гендер иначе.
В любом случае, гендер для меня скорее слова, чем совокупность поведенческих установок.
Итак, вот 10 фактов, так или иначе связанных с моей гендерной идентичностью.
1) Я никогда не соответствовала доминирующим гендерным стереотипам. Когда я читала книгу «Мужчина с Марса, женщины с Венеры», мне казалось, что в книге написано про марсиан и венерянок, и что ее надо ставить в разделе научной фантастики. Она не просто не подходила мне – мне было сложно поверить, что она кому-либо подходит.
Когда мне говорят о женской и мужской работе, например о том, что девочки должны мыть посуду, а мальчики чинить электроприборы, мне становиться смешно, потому что я представляю, что они делают это половыми органами.
Я до сих пор не могу привыкнуть к тому, какое огромное влияние уделяется гендеру в обществе.
2) Когда я впервые читала отрывки из книг Джудит Батлер, я почувствовала странное ощущение схожести. Наконец-то кто-то смог написать о гендере то, о чем я думала последние десять лет, и изложить это лучше, чем могла бы изложить я! Конечно, у Батлер есть идеи, с которыми я не согласна, и не все ее мысли подходят мне. Иначе и быть не может, ведь она не мой клон, выросший со мной в одинаковых условиях. Но ее взгляд на гендер мне гораздо ближе, чем взгляд многих других феминисток, и тем более взгляд поклонников «популярной психологии».
Я считаю, что гендер – это социальный конструкт.
3) В детстве я думала, что гендерные стереотипы верны для всех взрослых, но не подходят для детей. Когда мне было пять лет, и мать говорила мне, что женщинам нравится выполнять работу по дому, я верила ей, и считала, что подобная склонность к тому, что взрослые называли странным словом «уют», приходит в результате почти магических психологических изменений, наступающих после пубертата. Именно тогда женщины начинают соответствовать представлениям о женственности, а мужчины – о маскулинности.
В детстве я не просто считала гендер чем-то очень странным. По сути, я не замечала гендера. В три года я называла себя Маугли и говорила о себе в мужском роде, не замечая при этом серьезных несоответствий. Да, я не мальчик. А еще я не выросла в джунглях. Но ни то, ни другое не мешало мне представлять себя Маугли. Я же не виновата, что в книге нет интересных женских ролей!
Я могла ассоциировать себя как с мужскими, так и с женскими персонажами. Подражая за родными, я брала только то, что мне нравилось в их поведении. Как и многие аутичные дети, я не «копировала» их поведение, не изображала бытовые сцены и не повторяла действия взрослых так, как, например, котенок повторяет за мамой-кошкой. Я просто пробовала интересные мне виды деятельности. Возможность носить красивые штуки под названием «лифчики» казалась мне не менее заманчивой, чем возможность проводить по своей щеке приятно вибрирующей и издающей успокаивающее жужжание электробритвой.
Когда мне было три года, я просила дедушку побрить мне щеку, хватая его руку с бритвой. В пять лет я орала на всю улицу, что мне нужен лифчик. В этом не было противоречий. Лифчики были интересными, они даже могли бы стать моим специальным интересом, если бы мой интерес к ним не пытались пресечь. А электробритва нравилась мне из-за сенсорных особенностей.
Гендер был ни при чем.
4) Я стала замечать гендер позже, благодаря многочисленным фразам бабушки: «ты же девочка» и своему интересу к журналам для молодых мам. Я заметила, что гендер охватывает все – в том числе то, в какие игрушки играют дети, и чему их учат. И я решила, что гендерные нормы основаны на статистике. Фраза: «девочки любят все розовое» значила для меня примерно то же самое, что заявление: «по статистическим данным большинство рыжеволосых людей считает зеленый своим любимым цветом». Подобная «статистика» казалась мне странной. Она не отражала мои предпочтения. Но, тем не менее, когда в 9 лет я, начитавшись журналов для мам, записывала «аудио-передачу для родителей» на дедушкин магнитофон, я говорила о гендерном воспитании, потому что искренне верила, что большинство девочек любят «девчачью работу», а большинство мальчиков – «мальчишечью». Для меня это было основано не на какой-то мифической женской и мужской природе, а являлось простым совпадением, зафиксированным учеными.
Позже я очень непродолжительное время думала о возможном существовании мужской и женской природы. Я думала так от того, что в эту природу верило большинство моих знакомых, к мнению которых я подходила с «презумпцией компетентности», считая, что они разбираются в себе достаточно хорошо, чтобы увидеть внутри себя эту самую «природу», если она есть.
Потом я возненавидела гендер. Я поняла, что гендерные нормы навязаны обществом, и ненавидела то, что общество ломает людей, принуждая их к соответствию. В подростковом возрасте я планировала заниматься либо инвестициями, либо политикой, и была готова врезать любому, кто говорил, что это «неженское дело»! Как это может быть «неженским делом», если ценными бумагами торгуют не с помощью вагины?! Что вообще значит это ваше понятие «женщина»?!
Как ни странно, это стало причиной, по которой я заинтересовалась «женским» движением. Я имею в виду английское и американское движение суфражисток и первую волну феминизма.
5) Теперь я считаю гендер важной частью идентичности других людей, но при этом мне сложно описать себя в гендерных терминах. Я знаю, что гендер влияет на жизнь других людей. Я знаю, что для кого-то важно его право соответствовать представлениям о маскулинности, феминности или даже представлениям об агендерности или гендерной неконформности. Я считаю, что у людей должно быть такое право - вне зависимости от того, какой гендер был приписан им при рождении.
И при этом я хочу, чтобы в будущем гендер был преодолен – или, точнее, чтобы в будущем он не навязывался никому и ни при каких условиях. У каждого человека должно быть право выбирать, хочет ли он_а соответствовать «древним» гендерным нормам, или нет. Примерно как сейчас женщины могут выбирать, хотят ли они носить длинные волосы и платья до пят.
6) Для меня гендер значит не больше, чем цвет моих волос. У меня есть гендерная идентичность. Я женщина, потому что у меня женские первичные и вторичные половые признаки. Это меня ни к чему не обязывает. Примерно как у меня есть «идентичность русоволосой», потому что я родилась с русыми волосами.
7) Я могу испытывать чувство общности с другим человеком от того, что он женского пола. Это чувство общности очень слабое, и проявляется только тогда, когда я ничего больше о другом человеке не знаю. Например, если бы мне предложили выбрать абстрактного персонажа для написания истории, этот персонаж, вероятнее всего, был бы женского пола. Если бы мне сказали, что я могу спасти только одного человека, и мне надо было бы выбирать между парнем и девушкой, не зная о них ничего, кроме их пола, я бы выбрала девушку. Это был бы выбор на основании того, что у меня с другой женщиной есть хотя бы один общий признак.
8) При этом, если бы мне при рождении сделали операцию по коррекции пола, у меня была бы «мужская гендерная идентичность». Она была бы такой же слабой, как моя нынешняя «женская гендерная идентичность». Я была бы таким же «неправильным мальчиком», как я была «неправильной девочкой». Мужской гендер не обуславливал бы мои поступки, как сейчас на мои поступки не влияет женский гендер. Я называла бы себя мужчиной просто потому, что я привыкла бы называть себя мужчиной. Но это слабо влияло бы на мою личность.
9) Некоторые феминистки назвали бы мое отношение к гендеру «внутренней мизогиней». Но они были бы неправы. У меня нет внутренней мизогинии – у меня был внутренний эйблизм и внутренняя гомофобия так что, можете мне поверить, я знаю, как распознавать подобные вещи. Единственный раз в жизни я испытывала нечто, похожее на внутреннею мизогинию, думая, что я «неправильная аутистка», потому что мой аутизм проявляется по женскому типу. Но причина этого не в мизогинии, а в том, что когда я узнала об аутизме, на русском языке было мало информации об аутичных женщинах, у которых аутизм проявляется по женскому типу.
10) Что значит для меня гендер? Я бы его не видела, если бы общество упорно не пыталось мне его навязать. Пожалуй, для меня гендер похож на соционику. Я могу описать себя через типы соционики, но я не поклонник соционики – я попросту считаю большинство ее идей далекими от реальности. Точно так же могу описать себя через термины, связанные с гендером, но сама гендерная система мне неудобна.
На данный момент, гендер для меня не только социальный, а еще и лингвистический конструкт. Я могу описывать себя по-разному, и все будет правдой. В русском языке я просто «женщина» или «гендерно-неконформная женщина». То, как я себя называю, зависит от того, с кем я разговариваю, понимает ли мой собеседник такое слово как «гендерная неконформность», и какое значение он вкладывает в слова «цисгендерность» и «женщина». Я говорю о себе в женском роде, но обычно склоняю свое имя по мужскому типу. Я могу называть себя в мужском роде, когда стараюсь не мизгендерить трансгендерного мужчину, которого я раньше считала женщиной. Иногда после этого я называю себя в мужском роде еще несколько часов, не замечая этого.
Говоря по-английски я называю себя «женщиной», «гендерно-неконформной женщиной» и «гендер-квир». Потому что слово «гендер-квир» в английском языке больше ассоциируется с гендерной неконформностью, и меньше - с полным отсутствием связи с приписанным при рождении гендером. В английском языке я использую по отношению к себе местоимения «she» или «they». По сути, для меня они равнозначны.
Я собираюсь учить арабский и иврит. И, возможно, на этих языках я буду описывать свой гендер иначе.
В любом случае, гендер для меня скорее слова, чем совокупность поведенческих установок.
