(Примечание: К первому сентября я собирала истории о школьном опыте детей-аутистов для моего сайта Нейроразнообразие в России. Моей целью было обратить внимание на проблемы, с которыми сталкиваются аутичные школьники и на травлю, которой они подвергаются со стороны одноклассников. Одна из этих школьных историй была написана трансгендерным аутистом - и, пожалуй, это одна из самых тяжелых историй. Я решила опубликовать ее повторно здесь, на этом сайте. Во-первых, потому что о существовании трансгендерных аутистов, тем более трансгендерных аутичных подростков, чаще всего забывают. А во-вторых потому, что существуют тысячи подобных подростков, которые регулярно сталкиваются с подобными проблемами, и это нельзя игнорировать)
Даже если мои подозрения по поводу диагноза верны, то я могу сказать, что мне повезло: хотя у меня множество симптомов Аспергера, большинство из них были на терпимом для общества уровне (например, я не качалась при сенсорной перегрузке), хотя это не помешало людям превратить мою жизнь в ад, из которого я только недавно стала потихоньку выбираться. Единственное, чего я избежала благодаря мягкости симптомов – меня не обзывали в школе сумасшедшей.
В общем, введение окончено, вы можете обесценить все, что написано дальше, сказав, что я не настоящая аспи, потому что у меня нет официального диагноза и у меня недостаточно тяжелый случай. Но я считаю, что для темы полезности школы для социализации это все неважно.
К сожалению, мои воспоминания о детстве очень ограниченны, я хорошо помню только события с 15 лет, когда пошла в колледж. Может быть, оно и к лучшему. Но расскажу хотя бы то, что помню.
В начале расскажу про свои особенности поведения, которые начались с самого раннего детства и продолжались всю мою жизнь. В дошкольном возрасте я общалась только с детьми партнеров отца по бизнесу, уже тогда было заметно, что я не умею играть в коллективные игры, что я не очень активная, очень послушная и никуда не лезу в поисках приключений, предпочитая играть в игрушки дома. Я не любила спортивные игры, танцы и все, что связано с ловкостью; также я терпеть не могла притворяться, и не могла смотреть комедии положений, где герои выдавали себя за тех, кто они не есть на самом деле; я начинала дико смеяться, жаться к людям и нажимать паузу каждую секунду. Я постоянно говорила что-то не то, слишком откровенно и честно. Я избегала чужих детей, потому что они мне казались какими-то бешенными и агрессивными, особенно это касалось мальчиков; предпочитала общаться со взрослыми, которым могла долго рассказывать что-то про мой «конек», притом я никогда не замечала, что людям неинтересно то, что я говорю. У меня наблюдалась пониженная эмпатия: я не считала себя человеком, для меня все окружающие люди были в лучшем случае непонятные инопланетяне, а гораздо чаще – существа из иного измерения с другими законами физики. Мне было сложно запоминать имена, даты, цифры лица. В толпе я всегда боялась потеряться. Это продолжается до сих пор, я всегда ведомая, иду сзади за человеком, чтобы не терять его из виду. В шумных и/или людных местах у меня начинают путаться мысли, я начинаю закрывать глаза и давить на них. Я постоянно что-то крутила в руках. Я постоянно царапала ногтем указательного пальца левой руки ноготь большого пальца этой же руки; дома ходила с любимой тряпочкой с особым начесом, без которой не могла заснуть; я была помешена на вычесывании перхоти и выдавливании точек/прыщей; у меня были проблемы с гигиеной; я закидывала язык за нёбо, тёрла языком и давила зубами один из передних зубов, благодаря чему от него в конце концов недавно откололся кусочек. Я как-то странно говорила, использовала очень сложные слова, в результате меня никто не понимал, поэтому я выработала привычку говорить очень много и подробно, в надежде, что тогда меня поймут (это не помогает – меня теперь просто ругают за многословие). Мне было сложно поддерживать визуальный контакт, в результате во время разговора с людьми мы играли в перетягивание каната, когда люди пытались поймать мой взгляд, а я его постоянно уводила. Я была неловкой, неуклюжей, издавала какие-то странные звуки между словами, заикалась, постоянно говорила что-то невпопад, выставляя себя странной и смешной.
Меня пытались сдать в детский сад, это было страшный опыт. Из-за моих странностей меня тут же начали травить, меня раскачивали на карусели, пока меня не вырвет, при этом взрослые не реагировали на мои жалобы и солидаризировались с агрессорами. Мне удалось добиться от родителей, чтобы меня больше не водили в детский сад.
Первый класс означал для меня возобновление травли. Я не очень хорошо помню, как это было, но я помню, что меня даже били, не говоря уже о таких мелочах, как отбирание и уничтожение вещей. Я пыталась решать проблемы разговорами с инициаторами травли, для меня было совершенно непонятна такая агрессия по отношению ко мне. Уже тогда обнаружилось, что шум я очень плохо переношу, у меня при нем начинается пустота в голове; на переменах я предпочитала уйти куда-нибудь в тихий уголок; мне удавалось скрывать то, что я начинаю внезапно повторять какую-нибудь фразу, потому что я сдерживалась – я либо шептала фразу под нос, если вокруг было много людей, либо ждала перемены и шла куда-нибудь подальше от людей, чтобы можно было повторять фразу громко. Плюс меня ненавидели за то, что я была «выпендрежником» (меня до сих пор даже в ВУЗе так называют; но как я не расспрашиваю их, никто не хочет объяснить, что это значит) и «teacher s pet», любимчик учителя, а точнее всегда солидаризировалась со взрослыми, а не со сверстниками.
Второй класс я пропустила, потому что проболела. Третий класс выглядел для меня, как и первый, только били еще чаще. В пятом классе я перевелась в другую школу. Во время знакомства с классом я, смеясь, сказала, что если меня не будут бить, то уже одного этого будет достаточно, чтобы этот класс оказался лучше предыдущего. И здесь меня действительно не били, но потому что один богатый и сильный одноклассник стал моим покровителем; правда это не спасало от того, что у меня портили вещи, это стало происходит даже еще чаще; плюс он меня еще и использовал, для того чтобы повышать чувство собственной важности, это были неравноправные отношения. После того как я подралась с одним из главных инициаторов моей травли, у меня появились друзья из числа тех, кого называли «омежками», но даже среди них я была чужаком, всегда была где-то сзади и ничего никогда не инициировала.
Потом неожиданно для меня мои мучения с травлей закончились – мне старшеклассник на перемене сделал подсечку, сломав мне позвонок, после чего я попала на домашнее обучение. Мне, конечно, было несколько одиноко одной дома, но я была рада, что прекратилась травля, да и учиться наедине с учителем мне нравилось больше. Мои оценки стали значительно лучше.
В восьмом классе мне сказали, что девятый класс будет последним классом на домашнем обучении. Я попробовала ходить на занятия, но поняла, что не справляюсь – я не могу расставить приоритеты, делая все только так, как нравиться мне; с трудом учу то, что мне не нравится; мне сложно переключаться между разными предметами, я постоянно зацикливаюсь на одном предмете в ущерб другим; закончив один предмет не могла заставить себя приступить к выполнению следующего; мне было сложно сочинять тексты, если мне не объяснят подробно, что делать или, наоборот, не дадут полную свободу творчества, когда я могу как-то использовать один из своих «коньков»; я совершенно не умела конспектировать. В результате было принято решения отправить меня в юридический колледж на очно-заочную форму обучения.
В нем я узнала, что весь мой предыдущий опыт был лишь чистилищем, даже не первым кругом ада. Теперь к моим странностям добавилось то, что я не выросла – мне было плевать на свой внешний вид, гигиену, у меня так и не развились романтическое и сексуальное влечение (не первичное, ни вторичное), только фетишистское влечение к телесным жидкостям симпатичных мне людей. Я не могла поддерживать разговоры на тему «кому бы я вдула», потому что не понимала, как может в человеке быть что-то красивое, если он не вызывает симпатию в целом. Плюс у меня развивалось сталкерское поведение по отношению к тем, кто мне нравился (особенно я любила пялиться на волосы), поэтому я была не только фриком, но и creep’ом. Уничтожение вещей достигло апогея. Мне начали мешать даже во время занятий, подсаживаясь ко мне и издеваясь на глазах преподавателей, которые делали вид, что ничего не происходит. В итоге я два раза начинала драку прямо во время занятий, а один раз чуть не воткнула ручку в глаз одногруппника. После всего этого я перестала ходить на занятия, появляясь только на сессию, но и то у меня была куча долгов, потому что я не могла заставить себя идти сдавать экзамен/зачет, если не выучила все. Если я появлялась в колледже, который находился в одном здании с ВУЗом, при котором был колледж, то часто приходили даже студенты ВУЗа, чтобы «посмотреть на того чудака». Один раз меня попыталась избить студент ВУЗа, которому я отказалась помочь сдать какой-то тест; один из его друзей заступился за меня и остановил его.
После колледжа я четыре года просидела дома, с трудом выходя даже в магазин. Я боялась всех людей – я была убеждена, что я не человек, что люди — это опасные чудовища, которых, если бы таких, как я, было больше, надо было бы изолировать в концентрационные лагеря и истребить как вид, чтобы они больше не причиняли боль другим. Мне с трудом удалось, проведя с собой огромную работу, начать понимать, что я тоже человек, и начать испытывать эмпатию к людям, и не всегда хотеть, чтобы они все сдохли.
После года психотерапии мне удалось продолжить обучение, поступив в ВУЗ. Да, в нем стало лучше, психотерапевт натаскала меня на более-менее «адекватное поведение». Меня не бьют и не портят мои вещи. Просто тихо надо мной смеются, называют «выпендрежником» и любимчиком преподавателей; не хотят со мной сидеть рядом, а если вынуждены сесть со мной рядом, то всячески демонстрируют, как им это противно – отстраняются от меня, изображают, что их тошнит. Но здесь меняя начали более меня принимать, у меня появились знакомые, с которыми я могу общаться и которые терпимы к моим странностям, хотя мне не удалось встроиться ни в одну компанию. Но в целом, травля прекратилась только потому, что большинство людей живут своей жизнь, где у них парни/девушки, карьера, и им просто не до меня.
Теперь сделаю вывод о том, насколько школьное и вообще очное обучение полезно для социализации. В моем случае, несмотря на то, что мои аутичные черты были очень мягкими, моя школьная жизнь и учёба в колледже стали для меня адом, из-за которого я вечно хотела поскорее сдохнуть. Попытки моей социализации привели к совершенно обратному результату – я не только не стала считать себя человеком, но и перестала считать людьми всех других; я сама стала бешеным животным, которое жаждало только одного – чтобы все люди поскорее в страшных муках сдохли (Керри Стивена Кинга стала моим любимым персонажем). Мое психологическое состояние от общения с людьми стало таким, что с 20 лет я все время вынуждена бороться с клинической депрессией, а, чтобы исключить только один диагноз, – шизоаффективное расстройства – мне пришлось пролежать в психиатрической клинике 1,5 месяца в компании мужчин-шизофреников и уголовников. Мое состояние начало улучшаться, когда я послала на все четыре стороны всех, включая моих врачей, сказав, что я просто такая, и никогда не стану такой, какой они хотят меня видеть. Теперь я общаюсь с теми, кто на меня похож, и мне такая «социализация» на моих условиях с теми, кто мне нравиться, а не с людьми, которые никогда меня не примут, нравится.
Таким образом для меня годы, проведенные на домашнем обучении, стали самым спокойным временем за первые 20 лет моей жизни. Поэтому мое мнение таково – возможно, стоит четко объяснить своему ребенку, что такое травля (ваш ребенок может не испытывать потребности рассказывать о своих проблемах в школе, поэтому его молчание еще не означает, что у него все в школе хорошо), и, если окажется, что он стал ее жертвой, дать ему возможность социализироваться на его условиях с теми, с кем он захочет, а не принудительно с чужими и чуждыми людьми; в противном случае вместо социализации вы запросто можете получить ребенка-мизантропа-социофоба, который сидит на вашей шее до 30 лет, страдая клинической депрессией и прочими сопутствующими ментальными расстройствам.
Если вы все равно испытываете острую потребность заставить своего ребенка «социализироваться», вспомните, что это всего лишь абстрактный страх перед мнением общества, которое считает, что те, кто это общество не любят, «ненормальные». Пожалуйста, прислушайтесь к вашему ребенку из плоти и крови, а не бестелесному голосу общества у себя в голове. В реальности этому обществу глубоко наплевать, как вы будете воспитывать своего ребенка, поэтому лучше ориентируйтесь на его потребности.
Здравствуйте, дорогие читатели. Меня по паспорту зовут Дима, но, если вы не против, можете звать меня Бет. В 28 лет мне поставили диагноз шизоидное расстройство личности, но у меня большие сомнения по поводу верности диагноза, потому что при таком диагнозе остаются необъяснимыми особенности поведения, которые начались еще в раннем детстве. Надеюсь, я когда-нибудь смогу оказаться на Западе и попасть на прием к специалисту, компетентному ставить диагноз взрослым.
Даже если мои подозрения по поводу диагноза верны, то я могу сказать, что мне повезло: хотя у меня множество симптомов Аспергера, большинство из них были на терпимом для общества уровне (например, я не качалась при сенсорной перегрузке), хотя это не помешало людям превратить мою жизнь в ад, из которого я только недавно стала потихоньку выбираться. Единственное, чего я избежала благодаря мягкости симптомов – меня не обзывали в школе сумасшедшей.
В общем, введение окончено, вы можете обесценить все, что написано дальше, сказав, что я не настоящая аспи, потому что у меня нет официального диагноза и у меня недостаточно тяжелый случай. Но я считаю, что для темы полезности школы для социализации это все неважно.
К сожалению, мои воспоминания о детстве очень ограниченны, я хорошо помню только события с 15 лет, когда пошла в колледж. Может быть, оно и к лучшему. Но расскажу хотя бы то, что помню.
В начале расскажу про свои особенности поведения, которые начались с самого раннего детства и продолжались всю мою жизнь. В дошкольном возрасте я общалась только с детьми партнеров отца по бизнесу, уже тогда было заметно, что я не умею играть в коллективные игры, что я не очень активная, очень послушная и никуда не лезу в поисках приключений, предпочитая играть в игрушки дома. Я не любила спортивные игры, танцы и все, что связано с ловкостью; также я терпеть не могла притворяться, и не могла смотреть комедии положений, где герои выдавали себя за тех, кто они не есть на самом деле; я начинала дико смеяться, жаться к людям и нажимать паузу каждую секунду. Я постоянно говорила что-то не то, слишком откровенно и честно. Я избегала чужих детей, потому что они мне казались какими-то бешенными и агрессивными, особенно это касалось мальчиков; предпочитала общаться со взрослыми, которым могла долго рассказывать что-то про мой «конек», притом я никогда не замечала, что людям неинтересно то, что я говорю. У меня наблюдалась пониженная эмпатия: я не считала себя человеком, для меня все окружающие люди были в лучшем случае непонятные инопланетяне, а гораздо чаще – существа из иного измерения с другими законами физики. Мне было сложно запоминать имена, даты, цифры лица. В толпе я всегда боялась потеряться. Это продолжается до сих пор, я всегда ведомая, иду сзади за человеком, чтобы не терять его из виду. В шумных и/или людных местах у меня начинают путаться мысли, я начинаю закрывать глаза и давить на них. Я постоянно что-то крутила в руках. Я постоянно царапала ногтем указательного пальца левой руки ноготь большого пальца этой же руки; дома ходила с любимой тряпочкой с особым начесом, без которой не могла заснуть; я была помешена на вычесывании перхоти и выдавливании точек/прыщей; у меня были проблемы с гигиеной; я закидывала язык за нёбо, тёрла языком и давила зубами один из передних зубов, благодаря чему от него в конце концов недавно откололся кусочек. Я как-то странно говорила, использовала очень сложные слова, в результате меня никто не понимал, поэтому я выработала привычку говорить очень много и подробно, в надежде, что тогда меня поймут (это не помогает – меня теперь просто ругают за многословие). Мне было сложно поддерживать визуальный контакт, в результате во время разговора с людьми мы играли в перетягивание каната, когда люди пытались поймать мой взгляд, а я его постоянно уводила. Я была неловкой, неуклюжей, издавала какие-то странные звуки между словами, заикалась, постоянно говорила что-то невпопад, выставляя себя странной и смешной.
Меня пытались сдать в детский сад, это было страшный опыт. Из-за моих странностей меня тут же начали травить, меня раскачивали на карусели, пока меня не вырвет, при этом взрослые не реагировали на мои жалобы и солидаризировались с агрессорами. Мне удалось добиться от родителей, чтобы меня больше не водили в детский сад.
Первый класс означал для меня возобновление травли. Я не очень хорошо помню, как это было, но я помню, что меня даже били, не говоря уже о таких мелочах, как отбирание и уничтожение вещей. Я пыталась решать проблемы разговорами с инициаторами травли, для меня было совершенно непонятна такая агрессия по отношению ко мне. Уже тогда обнаружилось, что шум я очень плохо переношу, у меня при нем начинается пустота в голове; на переменах я предпочитала уйти куда-нибудь в тихий уголок; мне удавалось скрывать то, что я начинаю внезапно повторять какую-нибудь фразу, потому что я сдерживалась – я либо шептала фразу под нос, если вокруг было много людей, либо ждала перемены и шла куда-нибудь подальше от людей, чтобы можно было повторять фразу громко. Плюс меня ненавидели за то, что я была «выпендрежником» (меня до сих пор даже в ВУЗе так называют; но как я не расспрашиваю их, никто не хочет объяснить, что это значит) и «teacher s pet», любимчик учителя, а точнее всегда солидаризировалась со взрослыми, а не со сверстниками.
Второй класс я пропустила, потому что проболела. Третий класс выглядел для меня, как и первый, только били еще чаще. В пятом классе я перевелась в другую школу. Во время знакомства с классом я, смеясь, сказала, что если меня не будут бить, то уже одного этого будет достаточно, чтобы этот класс оказался лучше предыдущего. И здесь меня действительно не били, но потому что один богатый и сильный одноклассник стал моим покровителем; правда это не спасало от того, что у меня портили вещи, это стало происходит даже еще чаще; плюс он меня еще и использовал, для того чтобы повышать чувство собственной важности, это были неравноправные отношения. После того как я подралась с одним из главных инициаторов моей травли, у меня появились друзья из числа тех, кого называли «омежками», но даже среди них я была чужаком, всегда была где-то сзади и ничего никогда не инициировала.
Потом неожиданно для меня мои мучения с травлей закончились – мне старшеклассник на перемене сделал подсечку, сломав мне позвонок, после чего я попала на домашнее обучение. Мне, конечно, было несколько одиноко одной дома, но я была рада, что прекратилась травля, да и учиться наедине с учителем мне нравилось больше. Мои оценки стали значительно лучше.
В восьмом классе мне сказали, что девятый класс будет последним классом на домашнем обучении. Я попробовала ходить на занятия, но поняла, что не справляюсь – я не могу расставить приоритеты, делая все только так, как нравиться мне; с трудом учу то, что мне не нравится; мне сложно переключаться между разными предметами, я постоянно зацикливаюсь на одном предмете в ущерб другим; закончив один предмет не могла заставить себя приступить к выполнению следующего; мне было сложно сочинять тексты, если мне не объяснят подробно, что делать или, наоборот, не дадут полную свободу творчества, когда я могу как-то использовать один из своих «коньков»; я совершенно не умела конспектировать. В результате было принято решения отправить меня в юридический колледж на очно-заочную форму обучения.
В нем я узнала, что весь мой предыдущий опыт был лишь чистилищем, даже не первым кругом ада. Теперь к моим странностям добавилось то, что я не выросла – мне было плевать на свой внешний вид, гигиену, у меня так и не развились романтическое и сексуальное влечение (не первичное, ни вторичное), только фетишистское влечение к телесным жидкостям симпатичных мне людей. Я не могла поддерживать разговоры на тему «кому бы я вдула», потому что не понимала, как может в человеке быть что-то красивое, если он не вызывает симпатию в целом. Плюс у меня развивалось сталкерское поведение по отношению к тем, кто мне нравился (особенно я любила пялиться на волосы), поэтому я была не только фриком, но и creep’ом. Уничтожение вещей достигло апогея. Мне начали мешать даже во время занятий, подсаживаясь ко мне и издеваясь на глазах преподавателей, которые делали вид, что ничего не происходит. В итоге я два раза начинала драку прямо во время занятий, а один раз чуть не воткнула ручку в глаз одногруппника. После всего этого я перестала ходить на занятия, появляясь только на сессию, но и то у меня была куча долгов, потому что я не могла заставить себя идти сдавать экзамен/зачет, если не выучила все. Если я появлялась в колледже, который находился в одном здании с ВУЗом, при котором был колледж, то часто приходили даже студенты ВУЗа, чтобы «посмотреть на того чудака». Один раз меня попыталась избить студент ВУЗа, которому я отказалась помочь сдать какой-то тест; один из его друзей заступился за меня и остановил его.
После колледжа я четыре года просидела дома, с трудом выходя даже в магазин. Я боялась всех людей – я была убеждена, что я не человек, что люди — это опасные чудовища, которых, если бы таких, как я, было больше, надо было бы изолировать в концентрационные лагеря и истребить как вид, чтобы они больше не причиняли боль другим. Мне с трудом удалось, проведя с собой огромную работу, начать понимать, что я тоже человек, и начать испытывать эмпатию к людям, и не всегда хотеть, чтобы они все сдохли.
После года психотерапии мне удалось продолжить обучение, поступив в ВУЗ. Да, в нем стало лучше, психотерапевт натаскала меня на более-менее «адекватное поведение». Меня не бьют и не портят мои вещи. Просто тихо надо мной смеются, называют «выпендрежником» и любимчиком преподавателей; не хотят со мной сидеть рядом, а если вынуждены сесть со мной рядом, то всячески демонстрируют, как им это противно – отстраняются от меня, изображают, что их тошнит. Но здесь меняя начали более меня принимать, у меня появились знакомые, с которыми я могу общаться и которые терпимы к моим странностям, хотя мне не удалось встроиться ни в одну компанию. Но в целом, травля прекратилась только потому, что большинство людей живут своей жизнь, где у них парни/девушки, карьера, и им просто не до меня.
Теперь сделаю вывод о том, насколько школьное и вообще очное обучение полезно для социализации. В моем случае, несмотря на то, что мои аутичные черты были очень мягкими, моя школьная жизнь и учёба в колледже стали для меня адом, из-за которого я вечно хотела поскорее сдохнуть. Попытки моей социализации привели к совершенно обратному результату – я не только не стала считать себя человеком, но и перестала считать людьми всех других; я сама стала бешеным животным, которое жаждало только одного – чтобы все люди поскорее в страшных муках сдохли (Керри Стивена Кинга стала моим любимым персонажем). Мое психологическое состояние от общения с людьми стало таким, что с 20 лет я все время вынуждена бороться с клинической депрессией, а, чтобы исключить только один диагноз, – шизоаффективное расстройства – мне пришлось пролежать в психиатрической клинике 1,5 месяца в компании мужчин-шизофреников и уголовников. Мое состояние начало улучшаться, когда я послала на все четыре стороны всех, включая моих врачей, сказав, что я просто такая, и никогда не стану такой, какой они хотят меня видеть. Теперь я общаюсь с теми, кто на меня похож, и мне такая «социализация» на моих условиях с теми, кто мне нравиться, а не с людьми, которые никогда меня не примут, нравится.
Таким образом для меня годы, проведенные на домашнем обучении, стали самым спокойным временем за первые 20 лет моей жизни. Поэтому мое мнение таково – возможно, стоит четко объяснить своему ребенку, что такое травля (ваш ребенок может не испытывать потребности рассказывать о своих проблемах в школе, поэтому его молчание еще не означает, что у него все в школе хорошо), и, если окажется, что он стал ее жертвой, дать ему возможность социализироваться на его условиях с теми, с кем он захочет, а не принудительно с чужими и чуждыми людьми; в противном случае вместо социализации вы запросто можете получить ребенка-мизантропа-социофоба, который сидит на вашей шее до 30 лет, страдая клинической депрессией и прочими сопутствующими ментальными расстройствам.
Если вы все равно испытываете острую потребность заставить своего ребенка «социализироваться», вспомните, что это всего лишь абстрактный страх перед мнением общества, которое считает, что те, кто это общество не любят, «ненормальные». Пожалуйста, прислушайтесь к вашему ребенку из плоти и крови, а не бестелесному голосу общества у себя в голове. В реальности этому обществу глубоко наплевать, как вы будете воспитывать своего ребенка, поэтому лучше ориентируйтесь на его потребности.
