Некоторые люди по непонятным для меня причинам судят об интерсекциональном феминизме по моим взглядам.
Но проблема в том, что я человек, а не воплощение какой-либо идеологии. Поэтому я хочу еще раз обратить внимание на свои взгляды — и на то, что они принадлежат мне, а не являются отражением какой-либо идеологии.
ПОЧЕМУ Я НАЗЫВАЮ СЕБЯ ИНТЕРСЕКЦИОНАЛЬНОЙ АКТИВИСТКОЙ.
Как я уже писала раньше, для меня пересечение различных дискриминаций является просто фактом — ведь я аутичная лесбиянка, которая принадлежит к не доминирующей культуре, и я знаю, насколько сложно иногда отличить один вид дискриминации, которому я подвергаюсь, от другого — например, эйблизм может быть неотделим от гомофобии.
И еще я знаю, что весь опыт человека нельзя свести к одному фактору (например, к тому, что этот человек женщина). И что в головах людей предрассудки не разложены по полочкам, и поэтому у людей из одной культуры стереотипы о людях из разных стигматизированных категорий связаны. Это и приводит к пересечению систем угнетения. Например, к тому, что чернокожих людей могут считать «физически и психически неполноценными» - то есть, это явное пересечение расизма и эйблизма. Расизма — потому что этот стереотип основан на расе. Эйблизма — потому что тот, кто повторяет подобный расистский стереотип, считает, что есть только одна норма для работы разума и тела, и что чей-то разум или чье-то тело может быть «неполноценным».
Из этих моих знаний следует два вывода.
Во-первых, я считаю что нельзя верить или не верить в интерсекциональность, нельзя ее принимать или не принимать. Точнее можно, но это так же странно, как не верить в существование космоса или не принимать тот факт, что трава бывает зеленой. Интерсекциональность — это просто социальное явление, которое существует вне зависимости от того, нравится вам это или нет.
Во-вторых, я считаю, что любое движение за социальную справедливость, в котором не учитывают интерсекциональность, будет неполноценным. Потому что, как я уже говорила выше, системы угнетения пересекаются — и невозможно полностью деконструировать одну систему угнетения, не деконструируя (или хотя бы не ослабляя) другие. И потому что в движении не может быть «просто женщин» (или просто... представителей любой другой группы) — в нем будут женщины- инвалиды, трансгендерные и гендерно-неконформные женщины, лесбиянки, старушки, девочки, девушки-подростки, бедняки, представительницы расовых и национальных меньшинств... И если вы не будете задумываться об интерсекциональности, ваше движение будет для них недоступно — возможно, оно даже будет им вредить. Ваше движение будет доступно и полезно только для средних, наиболее привилегированных представителей вашей целевой группы. Потому что женщина по умолчанию — это белая гетеросексуальная цисгендерная взрослая женщина среднего класса и без инвалидности.
Только интерсекциональность сделает ваше движение полезным для большинства женщин. И поэтому интерсекциональность — важный активистский инструмент, который я регулярно использую.
Но я не могу понять, каким образом то, что я используют интерсекциональный подход, может определять все мои взгляды? И почему некоторым кажется, что все интерсекциональные феминистки и интерсекциональные активисты должны быть на меня похожи?
О ТОМ, ЧЕМ Я НЕ ПОХОЖА НА ДРУГИХ ИНТЕРСЕКЦИОНАЛЬНЫХ АКТИВИСТОВ.
Я понятия не имею, почему так происходит, но некоторые влиятельные активисты либо приписывают мне взгляды большинства интерсек-активистов, либо приписывают всем интерсек-активистам мои взгляды. На самом деле, большинство интерсекциональных активисток и феминисток на меня очень не похожи. И вот основные различия.
1) Итак, во-первых, большинство интерсекциональных движений жутко коллективистские. Большинство интерсекциональных активистов прославляют коллективную гордость и коллективную идентичность.
Я же очень настороженно отношусь к коллективизму. Несколько лет назад я считала его источником всех бед — если бы личность человека не сводили к сообществу, в котором он родился, не сводили бы к опыту его родственников или его социальной группы, не было бы таких явлений как расизм, национализм и антисемитизм. Не было бы таких исторических катастроф как Холокост и рабство. А я, как подросток, не считалась бы продолжением своих родителей, и во мне бы чаще видели независимую личность, что, вероятно, дало бы мне больше прав.
В общем, я считала и продолжаю считать, что коллективизм — очень вредная штука.
Разница между моими нынешними и прошлыми взглядами заключается только в том, что раньше я считала коллективизм злом в чистом виде — как тот же расизм, сексизм или эйджизм. А сейчас я больше узнала о том, как мыслят другие люди, поэтому стала лучше понимать, что такое «стадный инстинкт» и механизмы подражания, поэтому считаю коллективизм не системой угнетения, а скорее проблемой человеческой психики. И еще я поняла, что коллективизм может приносить не только несчастья — он может быть удобным и выгодным. Например, он может помочь мобилизовать сообщества угнетенных, и способствовать уничтожению различных реально существующих систем угнетения.
Это не делает такие понятия как коллективная гордость, коллективная ответственность и коллективная идентичность более близкими для меня. Но я признаю, что они могут быть не деструктивными, если эти порывы контролировать, не навязывать другим людям и не идти у них на поводу, и что они действительно очень важны для других людей. Поэтому иногда я публикую на своих ресурсах относительно «коллективистские» статьи - не ради себя и людей, похожих на меня, а ради тех читателей, которым это близко, и ради нашего общего дела.
2) Во-вторых, большинство интерсекциональных активистов являются крайне левыми. Во всяком случае, они «крайне левые» для меня, потому что, в отличие от них, я являюсь сторонницей свободного рынка. Точнее, раньше я была однозначной сторонницей минимального вмешательства государства в экономику. Я считала, что полагаться на рынок надежнее, чем на государство, и что рынок является одним из самых удобных инструментов, с помощью которого я (и другие люди) могут повлиять на общество. Я и сейчас так считаю.
Но за последние пять лет мои экономические взгляды тоже изменились. У меня появились ресурсы для того, чтобы задуматься о других людях, которым не нравятся востребованные на рынке высокооплачиваемые работы, и которые (в отличие от меня) не хотели бы заниматься бизнесом. Признаюсь честно, раньше я о них не думала, потому что раньше я думала только о том, как бы мне добиться безопасности для себя.
И еще я узнала, как классизм пересекается с расизмом, эйблизмом, гомофобией, трансфобией и другими видами угнетения, о том, как разные системы угнетения мешают людям зарабатывать и способствуют дискриминации на рабочем месте и при трудоустройстве. Так что, в какой-то степени, знания об интерсекциональности изменили мои взгляды на экономику.
Поэтому сейчас я поддерживаю некоторые ограничения, которые государство может налагать на рынок — например, некоторые (но не все) антидискриминационные законодательства, или (в некоторых странах и в крайнем случае) налоги на прибыль для тех богатых, которые не занимаются социальными вопросами и благотворительностью. Но я считаю ограничения, квоты и поднятие налогов экстренной мерой, как, например, объявление эпидемиологической и чрезвычайной ситуации. Когда государство принимает подобные законы, оно признает что не справляется, и от этого вынуждено ограничивать своих граждан (например, что оно не справилось с общественными предрассудками, не смогло предотвратить их появление и теперь должно ввести антидискриминационные законы и, в очень редких и особо серьезных случаях, квоты в государственных компаниях). В отличие от многих интерсекциональных активистов, я не считаю подобные вещи нормой. Но в отличие от радикальных сторонников свободного рынка я считаю, что они иногда необходимы.
И, в отличие от большинства интерсек-активистов, я не считаю капитализм системой угнетения. Я признаю, что экономические системы в капиталистических странах — как и везде — неидеальны, что капитализм не идеален (примерно как и другие общественные институты вроде религии, семьи, родительства и брака). Я считаю, что о проблемах капитализма надо писать и говорить, чтобы капиталистическое общество стало более безопасным. Но я не выступаю против капитализма как такового, точно так же, как я не выступаю против семьи как таковой. Более того, мне нравится четкость капиталистической системы. И из всех существовавших экономических систем рыночная экономика с некоторыми ограничениями кажется мне наиболее приемлемым вариантом.
И я выступаю за то, чтобы у людей было максимум прав и возможностей (то есть, чтобы ограничения были связаны исключительно с тем, насколько эти люди могут вредить окружающим), и право собственности для меня является одним из основных прав.
Так что я в принципе не могу быть коммунисткой.
3) В-третьих, в отличие от большинства интерсекциональных феминисток, я не люблю универсализацию. Внутри интерсекционального движения существует парадоксальная тенденция - движение, которое, якобы, должно показывать что все люди разные, и что на опыт людей влияют разные факторы, внезапно начинает выставлять представителей одной социальной группы этакой армией клонов. Это частично связано с излишним (по моему мнению) коллективизмом, а частично с тем, что лидеры этих движений похожи друг на друга. Многие из них принадлежат к одной социальной группе (например, среди них редко бывают богатые), они выросли в одной и той же (или очень похожей) культуре и социальной среде, и практически все они нейротипики (или почти нейротипики), у которых очень хорошо развит механизм подражания, которые с легкостью улавливают невербальные сигналы, и на которых сильно влияет мнение окружающих.
Поэтому они любят писать о неком универсальном опыте угнетенных людей.
Например, о том, что все бедные ненавидят богатых (хотя есть бедные, которые всю жизнь ассоциировали себя с богатыми).
Что все мусульмане не поддерживают Израиль (хотя среди мусульман есть люди с разными взглядами на международную политику, и люди, которые вовсе не интересуются политикой).
Что у всех гомосексуалов есть внутренняя гомофобия, у всех женщин — внутренний сексизм, а у всех инвалидов — внутренний эйблизм. На самом же деле женщина может большую часть жизни провести в феминистской среде (такое бывает редко, но бывает у феминисток второго поколения), я знаю тех, кто даже в России никогда не сталкивался с гомофобией. А некоторые инвалиды скорее склонны думать, что с другими что-то не так, чем считать себя неполноценными. Усвоенная дискриминация — очень вредная и распространенная штука, о которой надо много говорить. Но она есть не у всех, и может быть не по всем параметрам, по которым эти люди дискриминируются. И об этом тоже стоит говорить, потому что иначе вы будете выбрасывать из движения людей с нетипичным опытом.
Поэтому я очень не люблю выражение «все», и предпочитаю использовать слова «многие» и «большинство».
ПОЧЕМУ ВАЖНО ОТДЕЛЯТЬ ВЗГЛЯДЫ ЧЕЛОВЕКА ОТ ВЗГЛЯДОВ ДВИЖЕНИЯ.
Как видите, я во многом не похожа на других интерсекциональных феминисток. Есть еще более мелкие параметры, по которым я на них не похожа (например, большинство из них антисионисты, а я являюсь сторонницей двух государств), но они не столь существенны для этого разговора, и я не буду останавливаться на них подробнее.
То, что я стала одной из самых заметных интерсекциональных феминисток в России (во всяком случае, в ЛГБТ-движении Санкт-Петербурга), не делает всех интерсекциональных феминисток моими клонами. Более того, я не хочу, чтобы другие меня копировали.
Я знаю, что многие люди, состоящие в одних и тех же движениях, повторяют друг за другом, формируют одинаковые взгляды по одним и тем же вопросам, и их движение становится больше похоже не на группу людей, объединенных общими интересами, а на тоталитарную секту. Такое происходит со многими движениями за социальную справедливость, и я это ненавижу. Потому что, во-первых, я ненавижу, когда люди перестают думать своей головой. А во-вторых, я ненавижу, когда люди навязывают друг другу свои взгляды. И, наконец, я терпеть не могу жесткие тоталитарные системы, в которые многие не могут «вписаться», и которые из-за этого автоматически превращаются в системы угнетения — и особенно ужасно, когда подобные системы создают те, кто старается бороться с системами угнетения.
Поэтому я в миллионный раз хочу напомнить, что интерсекциональных активистов объединяет только использование интерсекционального подхода. У нас могут быть разные позиции по самым разным вопросам. И это нормально. У нас нет коллективного разума.
Но проблема в том, что я человек, а не воплощение какой-либо идеологии. Поэтому я хочу еще раз обратить внимание на свои взгляды — и на то, что они принадлежат мне, а не являются отражением какой-либо идеологии.
ПОЧЕМУ Я НАЗЫВАЮ СЕБЯ ИНТЕРСЕКЦИОНАЛЬНОЙ АКТИВИСТКОЙ.
Как я уже писала раньше, для меня пересечение различных дискриминаций является просто фактом — ведь я аутичная лесбиянка, которая принадлежит к не доминирующей культуре, и я знаю, насколько сложно иногда отличить один вид дискриминации, которому я подвергаюсь, от другого — например, эйблизм может быть неотделим от гомофобии.
И еще я знаю, что весь опыт человека нельзя свести к одному фактору (например, к тому, что этот человек женщина). И что в головах людей предрассудки не разложены по полочкам, и поэтому у людей из одной культуры стереотипы о людях из разных стигматизированных категорий связаны. Это и приводит к пересечению систем угнетения. Например, к тому, что чернокожих людей могут считать «физически и психически неполноценными» - то есть, это явное пересечение расизма и эйблизма. Расизма — потому что этот стереотип основан на расе. Эйблизма — потому что тот, кто повторяет подобный расистский стереотип, считает, что есть только одна норма для работы разума и тела, и что чей-то разум или чье-то тело может быть «неполноценным».
Из этих моих знаний следует два вывода.
Во-первых, я считаю что нельзя верить или не верить в интерсекциональность, нельзя ее принимать или не принимать. Точнее можно, но это так же странно, как не верить в существование космоса или не принимать тот факт, что трава бывает зеленой. Интерсекциональность — это просто социальное явление, которое существует вне зависимости от того, нравится вам это или нет.
Во-вторых, я считаю, что любое движение за социальную справедливость, в котором не учитывают интерсекциональность, будет неполноценным. Потому что, как я уже говорила выше, системы угнетения пересекаются — и невозможно полностью деконструировать одну систему угнетения, не деконструируя (или хотя бы не ослабляя) другие. И потому что в движении не может быть «просто женщин» (или просто... представителей любой другой группы) — в нем будут женщины- инвалиды, трансгендерные и гендерно-неконформные женщины, лесбиянки, старушки, девочки, девушки-подростки, бедняки, представительницы расовых и национальных меньшинств... И если вы не будете задумываться об интерсекциональности, ваше движение будет для них недоступно — возможно, оно даже будет им вредить. Ваше движение будет доступно и полезно только для средних, наиболее привилегированных представителей вашей целевой группы. Потому что женщина по умолчанию — это белая гетеросексуальная цисгендерная взрослая женщина среднего класса и без инвалидности.
Только интерсекциональность сделает ваше движение полезным для большинства женщин. И поэтому интерсекциональность — важный активистский инструмент, который я регулярно использую.
Но я не могу понять, каким образом то, что я используют интерсекциональный подход, может определять все мои взгляды? И почему некоторым кажется, что все интерсекциональные феминистки и интерсекциональные активисты должны быть на меня похожи?
О ТОМ, ЧЕМ Я НЕ ПОХОЖА НА ДРУГИХ ИНТЕРСЕКЦИОНАЛЬНЫХ АКТИВИСТОВ.
Я понятия не имею, почему так происходит, но некоторые влиятельные активисты либо приписывают мне взгляды большинства интерсек-активистов, либо приписывают всем интерсек-активистам мои взгляды. На самом деле, большинство интерсекциональных активисток и феминисток на меня очень не похожи. И вот основные различия.
1) Итак, во-первых, большинство интерсекциональных движений жутко коллективистские. Большинство интерсекциональных активистов прославляют коллективную гордость и коллективную идентичность.
Я же очень настороженно отношусь к коллективизму. Несколько лет назад я считала его источником всех бед — если бы личность человека не сводили к сообществу, в котором он родился, не сводили бы к опыту его родственников или его социальной группы, не было бы таких явлений как расизм, национализм и антисемитизм. Не было бы таких исторических катастроф как Холокост и рабство. А я, как подросток, не считалась бы продолжением своих родителей, и во мне бы чаще видели независимую личность, что, вероятно, дало бы мне больше прав.
В общем, я считала и продолжаю считать, что коллективизм — очень вредная штука.
Разница между моими нынешними и прошлыми взглядами заключается только в том, что раньше я считала коллективизм злом в чистом виде — как тот же расизм, сексизм или эйджизм. А сейчас я больше узнала о том, как мыслят другие люди, поэтому стала лучше понимать, что такое «стадный инстинкт» и механизмы подражания, поэтому считаю коллективизм не системой угнетения, а скорее проблемой человеческой психики. И еще я поняла, что коллективизм может приносить не только несчастья — он может быть удобным и выгодным. Например, он может помочь мобилизовать сообщества угнетенных, и способствовать уничтожению различных реально существующих систем угнетения.
Это не делает такие понятия как коллективная гордость, коллективная ответственность и коллективная идентичность более близкими для меня. Но я признаю, что они могут быть не деструктивными, если эти порывы контролировать, не навязывать другим людям и не идти у них на поводу, и что они действительно очень важны для других людей. Поэтому иногда я публикую на своих ресурсах относительно «коллективистские» статьи - не ради себя и людей, похожих на меня, а ради тех читателей, которым это близко, и ради нашего общего дела.
2) Во-вторых, большинство интерсекциональных активистов являются крайне левыми. Во всяком случае, они «крайне левые» для меня, потому что, в отличие от них, я являюсь сторонницей свободного рынка. Точнее, раньше я была однозначной сторонницей минимального вмешательства государства в экономику. Я считала, что полагаться на рынок надежнее, чем на государство, и что рынок является одним из самых удобных инструментов, с помощью которого я (и другие люди) могут повлиять на общество. Я и сейчас так считаю.
Но за последние пять лет мои экономические взгляды тоже изменились. У меня появились ресурсы для того, чтобы задуматься о других людях, которым не нравятся востребованные на рынке высокооплачиваемые работы, и которые (в отличие от меня) не хотели бы заниматься бизнесом. Признаюсь честно, раньше я о них не думала, потому что раньше я думала только о том, как бы мне добиться безопасности для себя.
И еще я узнала, как классизм пересекается с расизмом, эйблизмом, гомофобией, трансфобией и другими видами угнетения, о том, как разные системы угнетения мешают людям зарабатывать и способствуют дискриминации на рабочем месте и при трудоустройстве. Так что, в какой-то степени, знания об интерсекциональности изменили мои взгляды на экономику.
Поэтому сейчас я поддерживаю некоторые ограничения, которые государство может налагать на рынок — например, некоторые (но не все) антидискриминационные законодательства, или (в некоторых странах и в крайнем случае) налоги на прибыль для тех богатых, которые не занимаются социальными вопросами и благотворительностью. Но я считаю ограничения, квоты и поднятие налогов экстренной мерой, как, например, объявление эпидемиологической и чрезвычайной ситуации. Когда государство принимает подобные законы, оно признает что не справляется, и от этого вынуждено ограничивать своих граждан (например, что оно не справилось с общественными предрассудками, не смогло предотвратить их появление и теперь должно ввести антидискриминационные законы и, в очень редких и особо серьезных случаях, квоты в государственных компаниях). В отличие от многих интерсекциональных активистов, я не считаю подобные вещи нормой. Но в отличие от радикальных сторонников свободного рынка я считаю, что они иногда необходимы.
И, в отличие от большинства интерсек-активистов, я не считаю капитализм системой угнетения. Я признаю, что экономические системы в капиталистических странах — как и везде — неидеальны, что капитализм не идеален (примерно как и другие общественные институты вроде религии, семьи, родительства и брака). Я считаю, что о проблемах капитализма надо писать и говорить, чтобы капиталистическое общество стало более безопасным. Но я не выступаю против капитализма как такового, точно так же, как я не выступаю против семьи как таковой. Более того, мне нравится четкость капиталистической системы. И из всех существовавших экономических систем рыночная экономика с некоторыми ограничениями кажется мне наиболее приемлемым вариантом.
И я выступаю за то, чтобы у людей было максимум прав и возможностей (то есть, чтобы ограничения были связаны исключительно с тем, насколько эти люди могут вредить окружающим), и право собственности для меня является одним из основных прав.
Так что я в принципе не могу быть коммунисткой.
3) В-третьих, в отличие от большинства интерсекциональных феминисток, я не люблю универсализацию. Внутри интерсекционального движения существует парадоксальная тенденция - движение, которое, якобы, должно показывать что все люди разные, и что на опыт людей влияют разные факторы, внезапно начинает выставлять представителей одной социальной группы этакой армией клонов. Это частично связано с излишним (по моему мнению) коллективизмом, а частично с тем, что лидеры этих движений похожи друг на друга. Многие из них принадлежат к одной социальной группе (например, среди них редко бывают богатые), они выросли в одной и той же (или очень похожей) культуре и социальной среде, и практически все они нейротипики (или почти нейротипики), у которых очень хорошо развит механизм подражания, которые с легкостью улавливают невербальные сигналы, и на которых сильно влияет мнение окружающих.
Поэтому они любят писать о неком универсальном опыте угнетенных людей.
Например, о том, что все бедные ненавидят богатых (хотя есть бедные, которые всю жизнь ассоциировали себя с богатыми).
Что все мусульмане не поддерживают Израиль (хотя среди мусульман есть люди с разными взглядами на международную политику, и люди, которые вовсе не интересуются политикой).
Что у всех гомосексуалов есть внутренняя гомофобия, у всех женщин — внутренний сексизм, а у всех инвалидов — внутренний эйблизм. На самом же деле женщина может большую часть жизни провести в феминистской среде (такое бывает редко, но бывает у феминисток второго поколения), я знаю тех, кто даже в России никогда не сталкивался с гомофобией. А некоторые инвалиды скорее склонны думать, что с другими что-то не так, чем считать себя неполноценными. Усвоенная дискриминация — очень вредная и распространенная штука, о которой надо много говорить. Но она есть не у всех, и может быть не по всем параметрам, по которым эти люди дискриминируются. И об этом тоже стоит говорить, потому что иначе вы будете выбрасывать из движения людей с нетипичным опытом.
Поэтому я очень не люблю выражение «все», и предпочитаю использовать слова «многие» и «большинство».
ПОЧЕМУ ВАЖНО ОТДЕЛЯТЬ ВЗГЛЯДЫ ЧЕЛОВЕКА ОТ ВЗГЛЯДОВ ДВИЖЕНИЯ.
Как видите, я во многом не похожа на других интерсекциональных феминисток. Есть еще более мелкие параметры, по которым я на них не похожа (например, большинство из них антисионисты, а я являюсь сторонницей двух государств), но они не столь существенны для этого разговора, и я не буду останавливаться на них подробнее.
То, что я стала одной из самых заметных интерсекциональных феминисток в России (во всяком случае, в ЛГБТ-движении Санкт-Петербурга), не делает всех интерсекциональных феминисток моими клонами. Более того, я не хочу, чтобы другие меня копировали.
Я знаю, что многие люди, состоящие в одних и тех же движениях, повторяют друг за другом, формируют одинаковые взгляды по одним и тем же вопросам, и их движение становится больше похоже не на группу людей, объединенных общими интересами, а на тоталитарную секту. Такое происходит со многими движениями за социальную справедливость, и я это ненавижу. Потому что, во-первых, я ненавижу, когда люди перестают думать своей головой. А во-вторых, я ненавижу, когда люди навязывают друг другу свои взгляды. И, наконец, я терпеть не могу жесткие тоталитарные системы, в которые многие не могут «вписаться», и которые из-за этого автоматически превращаются в системы угнетения — и особенно ужасно, когда подобные системы создают те, кто старается бороться с системами угнетения.
Поэтому я в миллионный раз хочу напомнить, что интерсекциональных активистов объединяет только использование интерсекционального подхода. У нас могут быть разные позиции по самым разным вопросам. И это нормально. У нас нет коллективного разума.
