Айман Экфорд: "О «неправильных» идентичностях"

(На картинке изображены два человека разного возраста и много символов вокруг них. 
Слева - маленький человек в красном платье и туфлях, рядом с ним символы церкви и ссср, а так-же Российский и Украинский государственные флаги, книга "История России" и "Книга для девочек" и скомканное желтое платье.
Справа взрослый человек, одетый в черную майку с принтом на иврите и серые штаны. Рядом с ним Еврейский, Американский и Трансгендерный флаги, Американский паспорт и две игрушки - синяя машинка с перечеркнутой надписью "boy" над ней и розовая кукла с перечеркнутой надписью "girl" над ней. Автор рисунка: https://vk.com/markryowi_art)

Есть два очень похожих опыта в моей жизни.
Опыт небинарного человека.
И опыт американки еврейского происхождения.
И этот текст о параллелях между этими моими идентичностями, о дисфории, которую я испытываю и о том, что я с ней делаю.

НЕМНОГО ИСТОРИИ. 
Обе идентичности были у меня фактически с детства.
В 3-4 года я называла себя Маугли и именами разных персонажей мальчиков, говорила о себе в мужском роде и не понимала, почему я должна быть девочкой. Я вообще не видела разницы между полами.
И не хотела выбирать гендер.
Но взрослые меня «затюкали», и мне пришлось пойти на компромисс, согласившись на женский грамматический род. Позже я временно приняла женскую идентичность. В 23 года осознала, что это не я, и быть женщиной я не хочу. Как и мужчиной. Мне до сих пор сложно, неприятно и противно приписывать себя к определённому гендеру.

В 3-4 года я воспринимала все русское как интересное, но экзотическое. Мне всегда было проще понимать американские фильмы, американские книги, американскую политику. Но я старалась быть русской (потому что на меня сильно давили, что я должна быть либо русской, либо украинкой, и из двух экзотических «зол» я выбрала то «зло», которое хоть как-то понимаю. Что существует Украинская культура, я не знала в принципе.
А Россию считала недоамерикой.
Позже я поняла, что:
– Россия СОВСЕМ не похожа на США. У России своя культура, которая кажется мне не просто "странной", а инопланетной.
– Мне гораздо проще взаимодействовать с американцами. С ними у меня никогда не бывает «культурной» пропасти в общении.
Так что да, в культурном смысле я американка.
Если приписать сюда мой очень сильный подростковый интерес ко всему еврейскому и к сионизму, интерес, который я потом тщетно пыталась подавить и уничтожить, и к которому меня все равно тянуло, потому что на механизме подражания я скопировала и усвоила слишком много элементов еврейской культуры, то я американка еврейского происхождения. (Да, среди моих предков были русские, евреи, греки, и, вероятно, японцы, но через механизм подражания я смогла усвоить только культуру одних моих предков – еврейских).
Итак, я американская еврейка.

В антизападной антисемитской трансфобной среде, в которой я выросла, быть американцем, евреем и небинарным человеком - не ОК. Совсем. Отсюда и попытки отрицания своих идентичностей. И долгий путь к принятию.

А ТЕПЕРЬ О ВНЕШНЕМ ВОСПРИЯТИИ И ВНУТРЕННЕМ САМООЩУЩЕНИИ. 
Наверное, вы уже поняли, что трансфобия меня триггерит.

Особенно совковая и религиозная трансфобия.
Но мне повезло! Моя внешность довольно андрогинная, поэтому если я коротко стригу волосы и надеваю мешковатую одежду, меня могут принять за парня.
Если надеваю женскую одежду - за женщину.
То есть, мой тип фигуры позволяет мне полностью соответствовать моим представлениям о том, каким должен быть человек (точнее, я сама). Не мужчина, не женщина. А нечто среднее.
Я практически не сталкивалась с телесной дисфорией, потому что мое тело позволяет мне с ней не сталкиваться. Если бы у меня была фигура-песочные часы, мне и правда было бы фигово. Но хорошо, что это не так.

Социальная дисфория - штука не менее неприятная, чем телесная. А то и более. Лично для меня, во всяком случае.
Но сейчас я живу в Англии, и если кто-то ошибочно принимает меня за цисгендерную девушку, тут же извиняется.
Если кто-то использует местоимение ״she״ вместо предпочитаемого мною “they”, то сразу же извиняется и переходит на верное местоимение.
Русскоязычные друзья называют меня в том роде, в котором я называю себя сейчас, а я постоянно переключаюсь с «он» на «она». Они привыкли.
То есть, явную дисфорию у меня может вызвать только сильная трансфобия в мой адрес, с которой я сталкивалась очень редко.

А ТЕПЕРЬ ПРО КУЛЬТУРНУЮ ДИСФОРИЮ. 
Если с физиологическими особенностями в «гендерном» вопросе мне очень повезло, то с культурными - нет.
Видите ли, у меня очень серьёзные проблемы с произношением и речью. Я не могу одновременно работать и над функциональностью речи при изучении языка, и над избавлением от акцента.
Я даже не замечаю чужие акценты, если они не ярко
выражены!
Так что говорить на чистом американском английском я никогда не смогу.
Я никогда не сойду за обычную американку.

Но это ещё полбеды.
Не все американцы говорят без акцента. Тем более, не все американцы-евреи. В акценте нет ничего страшного.

А вот то, что моя внешность очень нееврейская, иногда приводит к тому, что мне хочется выкинуть документ со своей фотографией или удалять свои фото с телефона. Как-то раз я чуть не швырнула свой загранпаспорт в визовом агенстве через несколько этажей, настолько мне не нравилась моя чертова славянская «белизна», доставшаяся от мамы, из-за которой меня различные долбанутые националисты принимали за русскую и просили вернуться к «славянским корням».

Но хуже этого - выборы. Особенно американские выборы, ведь американская культура очень сильно связана с вопросами демократии. И всякий раз, когда идут выборы, и я понимаю, что к власти может прийти человек, который может навредить МОЕЙ стране, я чувствую себя очень слабой. Бессильной. Неполноценной.
Мне действительно важен американский паспорт.
Возможность голосовать, принимать участие в политике. Важно, как официальное подтверждение того, что я американка. Важно как символ. Важно, как возможность влиять на жизнь страны, которая мне важна и более полно ощущать свою связь с родной культурой.
Точно так же для воссоединения с моими корнями мне важно выглядеть, как еврейка. Важно, чтобы если у меня когда-либо будет израильское гражданство, там было написано «еврейка», а не «внучка еврея».

И все эти физические подтверждения и атрибуты моей идентичности, такие важные для меня, воспринимаются другими людьми как нелепые требования, как глупый каприз, как признак неадекватства.
И иногда мне становится ужасно противно. Противно при мысли о правозащитниках и активистах, которые поверили бы моим словам о гендерной дисфории, но никогда, никогда не поверят моим словам о культурной дисфории.
Почему они отказываются видеть схожесть этих явлений?
Почему их взгляд на проблему настолько узок?
Почему для того, чтобы люди признали, что какое-то меньшинство не просто существует, а его проблемы важны, нужны многотысячные митинги, манифесты и уйма научных работ?
Почему люди просто не могут научиться не отрицать и уважать опыт других, понимая, что все люди - разные?

Исторически  сложилось так, что американское женское освободительное движение во многом выросло и развивалось благодаря аболиционистскому движению и движению за гражданские права чернокожих. И я думаю, что движение за освобождение молодёжи так же особенно связано с движение за права инвалидов. Хотя, конечно, движение за права молодёжи связано и с ЛГБИК-движением, и с антисексизмом, антирасизмом, антиспесишищмом, антиклассизмом, антилукизмос и другими движениями, которые борются за свободу, равенство и справедливость.

____

Автор: Кейтлин Николь О’Нил.

Источник: https://m.facebook.com/TheYouthRightsBlog/

Из книги Гейл Коллинз “Женщины Америки”. О движении за права чернокожих женщин

Переводчик: Рина Гонсалес Гальего

«Гитлер вытащил нас с белых кухонь»
Когда городские власти Сан Франциско стали призывать женщин заменить на рабочих местах ушедших на фронт мужчин, юная Майя Ангелоу решила что будет водителем знаменитого городского трамвая. Позже в своей автоибиогафии она написала об этом времени «Я так и видела себя в аккуратной голубой форме, с портативной кассой на поясном ремне, с улыбкой желающей каждому входящему пассажиру доброго утра». Мать пыталась урезонить дочку словами «на трамвай чернокожих не берут». Майя прошибла этот барьер исключительно силой воли, систематически ударяясь в одно и тоже место собственной головой. «Я ходила наниматься в трамвайное бюро, каждый день, как на работу» -- вспоминала Майя – «Это был такой же день, как и многие другие, когда я сидела в коридоре бюро и ждала непонятно чего. Чиновница позвала меня и чуть ли не в нос сунула кипу бумаг. Это были анкеты на прием на работу.» Будущая поэт-лауреат Америки стала водителем трамвая, правда получила расписание, которое никто больше не хотел. В Нью-Йорке негритянкам так же пришлось прошибать барьер головой и в 1944 они добились, что их стали брать работать телефонистками.

Для чернокожих женщин военные годы были сочетанием унизительной дискриминации и новых, небывалых возможностей. Сложнее всего было устроиться на военный завод, потому что на таких заводах лучше всего платили. В 1943, когда рабочих рук отчаянно не хватало, одно профсоюзное исследование показало, что из 280 военных заводов на которые брали женщин, лишь 74 были готовых брать цветных женщин. Когда легкая промышленность массово набирала работников, они обращались к белым женщинам, когда тяжелая – к чернокожим мужчинам. Большая часть работодателей, на критику от правительства и правозащитников разводили руками и говорили, что и рады бы нанять негритянок, да белые с ними работать отказываются. Это зачастую было правдой, хотя те фирмы которые ставили своим работникам вопрос ребром – работать в смешанном коллективе или лишиться хорошей зарплаты – справлялись с проблемой на диво быстро. Белые женщины почему-то реагировали на интеграцию иначе, чем белые мужчины. Согласно опросам, собственно присутствие черных мужчин в цеху белым мужчинам не мешало. Бурление начиналось только тогда, когда негра назначали на работу, где он мог командовать белыми или получать больше белого. Но белые женщины даже в один туалет с негритянками ходить отказывались, мотивируя это тем, что у негритянок у всех венерические болезни.

В военные годы происходило много всякого разного. Когда сенат Южной Каролины принял резолюцию что американские солдаты в Европе «сражаются за превосходство белой расы», или когда Красный Крест сортировал сданную кровь по признаку расы донора, или когда в Бостоне негритянкам разрешили работать официантками в армейских кафе при условии что они не будут танцевать с белыми солдатами – наверное в такие моменты негритянкам очень хотелось умыть руки и плюнуть на все это. Но они понимали, что в то время как Америка далеко не идеально, лучше Гитлер никому не сделает. Вспоминает Глэдис Картер, одна из первых чернокожих солдаток Женского вспомогательного корпуса армии США отправленных в Европу: «Несмотря на все плохое что происходило, эта страна -  наш дом. Я здесь родилась. Здесь родились мои отец и мать. Я хотела внести свою лепту в общее дело.»

Тут началась компания Double V, что означает «две победы» - победа над фашизмом в Европе и над сегрегацией дома. Студентка университета Говард Полина Мюррей, после того как студенты-мужчины ушли воевать, организовала кампанию по десегрегации университетской столовой под лозунгом «Мы погибаем рядом, почему мы не можем есть рядом?». Под давлением первой леди Элеоноры Рузвельт в 1944 наконец стали брать чернокожих женщин в армию. (Эльси Оливер, чтобы добиться отправки в Европу, обратилась напрямую к первой леди. Элеонора Рузвельт села за телефон и на следующий день Эльси получила вожделенный приказ). Всего женский вспомогательный корпус принял 4000 негритянок. Несмотря на ужасающую нехватку медсестер, армия не хотела брать чернокожих медсестер на работу. Наконец скрипя зубами взяли 500 человек – и поручили им заботиться о немецких военнопленных. (Есть частные воспоминания о том, что чернокожие медсестры заботились о выживших узниках концлагерей, но это скорее всего было не официальной политикой, а решением «на месте»).

В гражданской жизни, негритянки хватались за любое рабочее место, которое белые женщины по каким-то причинам оставляли. Они часто шли на физически тяжелые работы, такие как лифтер или смазчица колес, но любая работа была лучше чем домработница в белой семье. «Моя сестра всегда говорила, что Гитлер вытащил нас с белых кухонь» - вспоминает Тина Хилл, работница авиационного завода близ Лос Анджелеса. Белые домохозяйки оставшись без дешевой рабочей силы винили правительство, и особенно чету Рузвельт, за то, что негритянки набрались таких вредных идей. Особенно на Юге бытовала версия, что бывшие домработницы объединяются в «клубы имени Элеоноры» чтобы ходить за покупками в те же магазины, что бывшие хозяйки и тем самым демонстрировать свое равноправие.

«Не на ту напали»

Негритянские общины, отправившие на две мировые войны сыновей, досыта наелись сегрегации и стали протестовать – люди шли под арест и обращались в суды. Не удивительно, что символом этой борьбы стала «женщина в автобусе». Еще с Гражданской войны пользование общественным транспортом было для чернокожих американцев настоящим квестом с препятствиями. За право ехать в пассажирском, а не товарном вагоне сражались в суде такие столпы правозащитного движения как Гариетт Табмен, Обитель Правды, Ида Веллс-Барнетт, а так же десятки обычных женщин. И нигде унизительное положение чернокожих пассажиров не было так видно как в системе городского транспорта Монтгомери, штат Алабама. Две трети пользователей это системы были черными и большинство из этих были женщины, работающие домработницами в белых семьях. Первые десять рядов были отведены для белых пассажиров, а дальше водитель автобуса мог творить что хотел, тем более что они носили оружие и имели те же полномочия что полицейские. Многие водители требовали от черных пассажиров зайти в переднюю дверь, заплатить, потом выйти и войти через заднюю – и ничего не мешало такому водителю дать газу и уехать, оставив уже заплатившего пассажира на остановке. Если в белой секции было слишком много народу, водитель приказывал черным пассажирам уступать места белым (проезд стоил одинаково и тем, и тем).

В 1955 женщины уже были готовы бойкотировать автобусы. Тогда арестовали двух девочек подростков и посадили их в тюрьму за то, что они не выполнили распоряжения водителя. Женщины распечатали листовки и объявления а бойкоте для негритянских газет, но мужчины в руководстве общины нашли девочек недостаточно безупречными в социальном плане, чтобы делать из них символ борьбы. И в декабре 1955 такой символ нашелся – респектабельная портниха Роза Паркс, в белых перчатках и изящных очках. Она возвращалась домой с работы, когда все сидения в белой секции автобуса оказались занятыми и водитель приказал ей освободить место для только что вошедших белых пассажиров. Когда она отказалась, он пригрозил ей арестом.

«Ваше право» -- ответила Роза Паркс.

Впоследствии главной легендой стало то, что Роза просто устала после рабочего дня и не хотела вставать. На самом деле она готовилась к этому дню всю жизнь. «Если я от чего-то и устала, то только от ежедневного унижения» -- говорила она потом. Родословная Розы Паркс была достаточно типичной и очень иллюстративной. Белых предков у нее было столько же, сколько черных. В родословной отметился солдат армии северян и по крайней мере один индеец. Отцом бабушки Розы Паркс был шотландец, который приехал в Америку как «раб по контракту» (на семь лет) и женился на чернокожей. Дедушка Розы был сыном плантатора и очень светлой мулатки. Оба они умерли когда он был еще совсем мал. Надсмотрщик взъелся на мальчишку и превратил его жизнь в настоящий ад. В результате дед Розы Паркс возненавидел белых всей душой, хотя внешне вполне мог сойти за белого. Именно этот дед практически вырастил Розу и под его влиянием она копила обиды на южный образ жизни, те самые которые ее подруги научились забывать – кто раньше, кто позже. Будущий муж, Рэймонд Паркс, покорил сердце Розы тем, что рассказывал ей о том, как собирал деньги на адвокатов для «девятки из Скоттсборо» -- группе чернокожих подростков, обвиненных в изнасиловании двух белых женщин. Зарегистрироваться на выборы Роза пыталась еще с 1943 вместе с еще несколькими десятками таких же отважных и безбашенных. Кроме того, она закончила курсы активистов правозащитного движения в Миссиссиппи.

Миниатюрная, чем то похожая на куколку, Роза Паркс провела ночь в тюрьме, а утром за нее внесли залог и отпустили на поруки. «Вы только посмотрите какой подарок сегрегация нам сделала» -- восторгался ее адвокат. В тот же день было отпечатано 35000 листовок призывающих к однодневному бойкоту автобусов в день судебного заседания.
5 декабря 1955 «подарок от сегрегации» явилась в суд в черном платье с белыми манжетами и в бархатной шапочке с ниткой жемчуга по краю. «Не на ту напали» -- восхищенно кричали из толпы. Тем же вечером состоялся митинг в местной баптистской церкви. Белый репортер местной газеты отметил «почти военную дисциплину в сочетании с глубокой эмоциональностью», с которой прихожане слушали пастора. Пастор оказался Мартином Лютером Кингом-младшим, но репортер его не узнал. Пели гимны, пустили шапку по кругу и проголосовали бойкотировать автобусную систему до победного конца. Розе Паркс все дружно аплодировали, но к микрофону ее не допустили – потому что мужчины до него наконец-то дорвались. «Ты уже сказала достаточно» -- заявил ей один из пасторов.

Бойкот продолжался больше года и негритянская община Монтгомери удивила всю страну – а главное самих себя – степенью своего упорства. Именно этот бойкот сделал Мартина Лютера Кинга известным на всю страну. Позднее преподобный Кинг признавал, что бойкот организовали другие люди, а не он – но никогда не делал особых усилий назвать этих людей поименно или публично отблагодарить. Он поднялся на плечах таких женщин как Джоанн Робинсон, которая рисковала любимой и престижной работой в университете чтобы запустить бойкот и на плечах сотен домработниц, которые ходили на работу пешком на большие расстояния. Одну уже очень пожилую даму Кинг пытался уговорить все-таки ездить на автобусе и не рисковать своим здоровьем. «Ноги устали, но душа отдыхает» -- ответила она.

Хотя де факто сегрегация была общим фоном для всей страны, только на Юге она имела законную силу и насаждалась при помощи террора. В Бирмингеме (Алабама) существовал закон, запрещающий белым и черным играть в шашки за одной доской. После того как 1954 Верховный Суд объявил сегрегацию в системе образования незаконной, некоторые чернокожие студенты – в основном студентки – попытались учиться в университетах своих штатов.

Отерин Люси, первая чернокожая студентка в Университете Алабамы, каждый день приходила на кампус, готовая встретить там свою смерть – когда за тобой из класса в класс ходит толпа с криками «давайте ее убьем!», это настраивает на определенный лад. Администрация университета запретила ей приходить на занятия «по соображениям безопасности» и отчислила, когда адвокат Отерин высказался, что администрация не тех людей наказала.
Дэйзи Бейтс, глава отделения Национальной ассоциации содействия прогрессу цветного населения в Литл-Роке (Арканзас) набрала девять добровольцев-подростков, которым своими телами предстояло пробивать соплеменникам дорогу к образованию. Осенним утром 1955 Дэйзи и несколько местных пасторов стоя на ступеньках местной школы, провожали на бой трех мальчиков и пять девочек. Девятая ученица, Элизабет Экфорд, не получила вовремя указаний куда прийти и ей пришлось пробиваться сквозь агрессивную толпу в одиночку. Фотограф снял Элизабет как раз в этот момент – воплощенную стойкость и невозмутимость, хотя кто знает что там происходило за темными очками. В кадр попала Хейзел Браян, которая бежала за Элизабет с криками «Убирайся в Африку!». В школе на девятерых цветных учеников обращали внимание только чтобы сделать очередную гадость. Каждый вечер они собирались в доме Дэйзи Бейтс чтобы обсудить стратегии выживания на завтрашний день. Бейтс, дочь женщины, изнасилованной и убитой белыми преступниками, которых никто даже не искал, была главной силой десегрегации в Литл-Роке. Редактор местной газеты Гарри Ашмор написал как-то «на ее отваге все держалось». За свою правозащитную деятельность Дэйзи Бейтс заплатила потерей типографии, бизнеса, который они с мужем строили с нуля восемнадцать лет. Она сидела в тюрьме и ККК сожгли восьмифутовый крест у нее перед домом.

Десятилетия спустя мы продолжаем задавать себе вопрос – почему понадобились такие усилия чтобы гарантировать всем такие обычные вещи как пользоваться общественным транспортом или учиться в университете, которое содержит правительство штата. Но ни Роза Паркс, ни Отерин Люси, ни Дэйзи Бейтс, ни литл-рокская девятка не могли представить себе что белая оппозиция, казавшаяся такое незыблемой, рухнет как карточный домик и рухнет так быстро. Городская администрация Монтгомери переименовала Кливленд-авеню, где когда-то не встала со своего места в автобусе скромная портниха, в проспект Розы Паркс. Отерин Люси вернулась в Университет Алабамы преподавать и это показалось всем настолько естественным, что местные газеты этого даже не заметили. В 1999 президент Билл Клинтон, бывший губернатор Арканзаса, вручил памятные медали всем членам литл-рокской девятки. Отслужившая в армии Элизабет Экфорд отдала честь верховному главнокомандующему и он ответил ей тем же. Во время сороковой годовщины того первого школьного дня Элизабет снялась на ступеньках школы вместе со своей бывшей мучительницей. Хейзел Браян, в замужестве Массери, отыскала Элизабет в 1962 году специально «чтобы извиниться за мое безобразное поведение».

Единственная кого не было на этом торжестве, была Дэйзи Бейтс. Она умерла буквально за несколько дней до этого. Эрнст Грин, один из литл-рокской девятки, один из тех кого она опекала и вдохновляла, теперь советник президента, положил венок у ее гроба, выставленного на прощание в здании легислатуры штата Арканзас.

* * *
Афроамериканская община всегда гордилась сильными несгибаемыми женщинами, которые сражались и побеждали в борьбе с очень непростыми обстоятельствами. Но в то же время было желание чтобы чернокожие мужчины взяли на себя руководящую роль, которая многие десятилетия им ну никак не светила. Как-то так сложилось, что черным женщинам позволяли высказываться более свободно. Языкатая торговка на чарльстонском рынке и Мамушка, вроде той что была у Скарлетт ОХара – вот это были единственные модели поведения, где чернокожим женщинам разрешалось, при определенном наборе обстоятельств, говорить белым правду. Такие вольности разрешались только пожилым и дородным женщинам, а не молодым красивым девушкам. А черным мужчинам оставалось только демонстрировать белым покорность и подчинение и никакая другая модель для них не предусматривалась. Поэтому, эмиссары движения за гражданские права, приезжая в какой-нибудь захолустный городок на глубоком Юге уже знали, что как правило самым бескомпромиссным бойцом, самым полезным соратником среди местных будет женщина. «В каждой общине есть такая «мама».  Она говорит что думает и ничего не боится – потому что всё самое страшное с ней уже произошло и бояться ей больше нечего» -- вспоминал один из организаторов.

Чернокожие мужчины могли проявить власть только у себя в общине – над чернокожими женщинами, и не больше белых были склонны подпускать «своих» женщин к дележу пирога. Даже адвокат Розы Паркс сказал ей, что место женщин на кухне. Центром черной общины была церковь, где все решал пастор, а работу делали женщины за спасибо, а часто и без спасиба. Много лет Элла Бейкер исполняла де факто обязанности директора Конференции южного христианского руководства, но предложить ей эту должность с соответствующим престижем и окладом никто даже не подумал.

Главную роль отведенную женщинам в движении за гражданские права можно обозначить как жертва/героиня. В Америкусе (Джорджия) два десятка девочек, еще даже не подростков, посадили в тюрьму, где им пришлось вынести побои, удары электрической погонялкой для скота и сидеть в камере, откуда неделями не выносили парашу. Когда в камеру приползла гремучая змея, девочки голос сорвали прежде чем охранник соизволил прийти ее убить. В Олбани (Джорджия) Каролина Дэниэлс, чернокожая мать-одиночка и хозяйка небольшого салона красоты, разрешила правозащитникам использовать свой дом. В нее стреляли, а дом облили из огнемета. 14-летняя Джоанна Крисчен перенесла тринадцать арестов, во время которых ее били и волокли за волосы. Ее сестра Дира в одиннадцать лет тоже уже была заслуженной политкаторжанкой – семь арестов, самый длинный длился полтора месяца. В Индианоле (Миссисипи) Ирен Магрудер разрешила организаторам регистрации избирателей пользоваться своим домом. Дом был подожжен и сгорел дотла, а пожарный смотрели на него с выключенными шлангами. Самой известной активисткой стала Фанни Лу Хаммер из Миссисипи, благодаря тому что рассказала свою историю по телевидению прямо на съезде демократической партии в 1964 году. Она была младшей из 20 детей издольщика. За попытку зарегистрироваться как избиратели их с мужем выжили с плантации, на которой они арендовали землю много лет. До этого местная водопроводная компания прислала им счет за воду на 9000 долларов, при том что водопровода в их доме не было. В 1963 ее избили на автобусной станции Виноны (Миссисипи) так что отбили почки.
* * *
Фраза активиста «она уже ничего не боится потому что все самое худшее с ней произошло» могла бы быть сказанной о Фанни Лу Хаммер. Она была совсем молода, когда ее стерилизовали без ее согласия, навсегда отняв возможность иметь детей. Как это было – расскажу в другой раз.

«Расизм – самая низшая, откровенно жестокая и примитивная форма коллективизма. Его суть – в придании нравственной, общественной или политической значимости набору человеческих генов; в идее о том, что интеллект и характер человека являются производными биохимии его организма и наследуются в таком качестве»

(На изображении Айн Рэнд и ее цитата. В качестве перевода используется перевод Издательства Альпина Пресс)

«Три поколения имбецилов и хватит» — история Кэрри Бак

Источникhttps://www.facebook.com/catherine.gonzalezgallego


Предупреждение: евгеника, эйблизм, сексизм

На самом деле нет никаких свидетельств что Кэрри, ее мать или ее дочь отставали в интеллектуальном развитии.  Про Фрэнсис Бак (мать Кэрри) известно очень мало.  Первого ребенка (Кэрри) она родила в законном браке, но потом муж бросил ее с ребенком.  В отсутствие мужа Фрэнсис родила еще двоих детей и попала в психбольницу за «развратное поведение».  Детей у нее конечно забрали и раздали в приемные семьи.  Так Кэрри попала к Джону и Алисе Доббс.  Ходила в обычную школу, училась средне.  В шестом классе приемные родители забрали ее из школы чтобы она помогала по хозяйству (офигеть приемные родители).  Кэрри было 17 лет, когда она забеременела от племянника своей приемной матери.  Это сочли позором семьи, но наказали за этот позор, естественно только Кэрри – отправили в ту же психушку где жила ее мать, с диагнозом «развратная и неисправимая».  28 марта 1924 года Кэрри родила дочь Вивиан.  Девочку взяли на воспитание все те же Доббсы.  Вивиан умерла в возрасте восьми лет от осложнений после кори.  Она успела проучиться два года в начальной школе.  Сохранились ее табели с четверками и пятерками и грамоты за примерное поведение. 

Директор психбольницы решил протестировать только что принятый закон штата Вирджиния об охране общественного здоровья составленный по принципам евгеники и объявил Кэрри кандидаткой на стерилизацию.  Он же подыскал ей адвоката, который на самом деле работал против интересов своей клиентки.  Таким образом дело дошло аж до Верховного Суда и фашисты в белых халатах получили свой «зеленый свет».  В том же 1927 году Кэрри была стерилизована, год спустя – ее младшая сестра Дорис.  Той буквально сказали – будем вырезать тебе аппендицит.  О причине своего бесплодия Дорис не узнала до 1980-ого года.  После стерилизации Кэрри выпустили их психбольницы.  Она работала прислугой, дважды была замужем.  Все репортеры и исследователи, которым удалось с ней поговорить, в один голос утверждали что Кэрри производила впечатление человека с нормальным интеллектом.  Умерла в 1983 в Шарлоттсвилле, похоронена возле могилы своей дочери Вивиан.  

Айман Экфорд. Топ-10 подростков-активистов, которые изменили мир

Грета Турнберг на акции

Источник: Подслушано: эйджизм

Считается, что политика — не детское дело.

В России люди до 18 лет не могут голосовать, а до 35 лет — не могут баллотироваться в президенты. В остальных странах мира ситуация не намного лучше. Ведь в наше время общество уверено, что «детей» не могут волновать серьезные социальные проблемы.
Удивительно то, что даже при такой системе многие молодые люди умудряются влиять на общество и культуру.
Вот топ-10 подростков (и детей), которым удалось повлиять на политику, общество или даже изменить мир в 21-м веке.


1) Грета Турнберг — шведская аутичная активистка, которая в 15 лет начала протествовать в защиту окружающей среды.
Вопросы изменения климата стали волновать ее еще в 8 лет, и она была в ужасе от того, что взрослые бездействуют, зная, что природа находится в опасности. В 11 лет Грета пережила тяжелую депрессию, во время которой даже потеряла дар речи. И когда ей стало лучше, она поняла, что у нее нет иного выбора, кроме как выступить в защиту окружающей среды.
— Если я не протестую, мне кажется что я умираю внутри, — призналась в одном из интервью Гретта.
Так она стала лидером международного молодежного движения экоактивистов, и инициатором «школьных забастовок в защиту климата», которые теперь проходят в самых разных городах Европы — от шведской столицы Стокгольм до английского провинциального городка Шеффилд.
В ходе своей деятельности Гретта вела переговоры с генеральным секретарем ООН, с представителями Европейского парламента а также с различными учеными и знаменитостями, и была номинирована на Нобелевскую Премию Мира.


2) Пакистанский блоггер и активистка Малала Юсуфзай в 17 лет стала самым молодым нобелевским лауреатом мира.
Но ее активистская деятельность началась задолго до этого — в 11 лет Малала стала известна благодаря своему англоязычному блогу, который она создала для би-би-си. В этом блоге она отстаивала право женщин и девочек на образование, которое во многих мусульманских регионах до сих пор для них недоступно, а также описывала политические и социальные изменения, которые происходили в ее родной Долине Сват после захвата Долины террористическим движением Талибан.
Именно благодаря ее блогу многие жители западных стран узнали о жизни в неблагополучных районах Пакистана и о зверствах талибов.
И именно благодаря ее местному пакистанскому активизму многие родители решились отдать своих дочерей в школы.
Малала неоднократно получала угрозы, но не хотела покидать свою страну.
И через четыре года после начала активистской деятельности на Малалу было совершено покушение. В школьный автобус ворвались боевики талибана, и ранили ее в голову, и только благодаря чуду и популярности блога Малалы, из-за которого в ее спасении приняли участие влиятельные люди со всего мира, она смогла выжить.
Малала получила политическое убежище в Великобритании, но даже на Западе она продолжила свою борьбу за права девочек из консервативных исламских стран и создала целый ряд проектов: начиная от автобиографии-бестселлера «Я — Малала», в котором она подробно описала проблемы своего региона, и заканчивая открытием собственной школы для девочек-беженцев из Сирии в Ливане.

Автор: Лина Экфорд

Двадцать лет назад моя сестра познакомилась со своим будущим мужем. Он был довольно обеспеченным человеком уже в то время. Сначала он свозил ее в Москву, затем — в Египет. Через полгода после Египта они поехали во Францию и Испанию, и с тех пор начали посещать Европу ежегодно. 

Сестра не очень любила путешествовать. Жара. Очереди в аэропортах. Необходимость возиться с багажом. Непривычная обстановка. После такого «отдыха» она только уставала. 

Единственное, о чем она всегда отзывалась хорошо — поведение людей (за исключением некоторых жителей юга Италии). Я слушала истории о том, что европейцы хорошо воспитаны, очень вежливы, не склонны навязываться, лезть не в своё дело, оскорблять без причины, раздражаться без повода. У сестры было и объяснение — они живут хорошо и уже давно, у них спокойная жизнь и нет необходимости срывать злость на окружающих. 

Я слушала и не верила. Люди — это просто люди. Они везде одинаковы. Не может быть, чтобы в Европе были какие-то особенные люди, которые и правда могут не напрягать, не мешать, не оскорблять без повода. Люди разные. Везде. 

А потом я сама оказалась за границей. Мне было шестнадцать. Я прожила месяц на юге Франции, в съемном жилье, вместе с сестрой и родственниками ее мужа. За месяц я ни разу не столкнулась с таким негативом от окружающих, с каким сталкивалась в СПб постоянно. 

Я увидела то, о чем рассказывала сестра, своими глазами, и... не поверила. Ну, мне же могло повезти, да? Разумеется, во Франции лучше всё. Кроме погоды (не люблю жару) и людей. Люди точно не хуже, чем в России. Но они не могут быть лучше, это огромная глупость, оценивать людей по стране происхождения. 

В следующем году мы опять были на Лазурном берегу. Все повторилось - люди казались куда более приятными. Я пыталась отрицать очевидное, потому что это не вписывалось в мои представления о мире - я всегда думала, что Россия, может быть, и отсталая во всем страна, но люди-то... люди везде должны быть одинаковы, по-другому быть не может. 

Как-то раз я пошла в магазин. Кажется, это он на фото из Гугл-карт внизу. Или же это был другой магазин в той же части Монако. Я купила несколько шоколадок. И вот, у меня довольно сильная сенсорная перегрузка, я стою, вывалив эти шоколадки на упаковочный столик, и никак не могу понять, как собрать их в руки. Пытаюсь, но ничего не получается. Не знаю, сколько времени так прошло. Я стояла, загородив этот столик, и никак не могла собрать свои сладости в руки, одновременно с этим пытаясь удержать в голове обратный маршрут, чтобы точно не заблудиться по дороге к отелю. 

И тут случилось чудо. Нет, я серьёзно, примерно так это и воспринималось. Семнадцать лет жизни в России научили меня тому, что в такой ситуации на меня могут накричать. Обматерить. Толкнуть. Назвать наркоманкой. Прогнать. В лучшем случае - начать лезть с бессмысленными расспросами. 

Я боялась людей. 

Я не могла не бояться. 

Но на этот раз все было по-другому. Ко мне подошла пожилая женщина. Она показала, где лежат бесплатные пакетики, помогла мне взять один из них и сложить шоколадки. Я взглянула на неё. Кажется, она улыбалась.

Вероятно, я даже забыла ее поблагодарить. 

Уже в номере отеля я вспомнила слова сестры. Люди здесь живут хорошо, и уже давно. Они ведут себя доброжелательно. У них нет необходимости сливать свою злость на других. 

Я не знала, в этом ли причина, но после этого случая мне пришлось признать, что люди во многих странах Европы ведут себя совсем по-другому. За десять лет я увидела множество подтверждений. Только на западе мой отказ знакомиться понимали с первого раза. Только на западе мне помогали незнакомые люди. Только в России меня без повода оскорбляли на улицах и только в российских магазинах со мной обращались, как с воровкой. 

Ещё год назад я бы сказала, что, хотя у меня уже несколько лет нет ничего похожего на социофобию, у меня остаётся повышенная социальная тревожность. 

За восемь месяцев в Англии я поняла, что это не так. Я спокойно чувствую себя среди людей. Но если я вернусь в Россию, я буду чувствовать себя так же, как год назад, я буду бояться. 

Сколько раз за любые полгода в России меня толкали, оскорбляли, сколько раз требовали проверить «зазвеневшую» в магазине сумку, сколько раз назойливо следили за мной в магазине, как за воровкой, сколько раз уточняли, что вот этот товар стоит ДОРОГО, сколько раз пытались поучать и лезть не в своё дело? Я никогда не смогу сосчитать. В Британии я не сталкивалась ни с чем из вышеперечисленного. Сколько раз в России со мной грубо разговаривали, очень близко, почти вплотную, подходили в общественных местах без необходимости? Каждый день, который я проводила не у себя в квартире? Здесь я столкнулась с грубостью ровно один раз за восемь месяцев. Собеседником был русский мужчина. 

Я приехала из Израиля с криво обкромсанными ножницами волосами, в летней обуви без носков (ноябрь! холод!), в рваных грязных джинсах, с загаром - вот, как на фото ниже, специально не буду высветлять цвет кожи. Я ходила по магазинам, которые находились в торговом центре в Уэйкфилде, десяти минутах ходьбы от общаги для беженцев. Сложно не догадаться, что я оттуда. И никто, никто не пытался убедить меня, что покупки мне не по карману, никто не принимал меня за воровку и не следил. Даже «звенящий» рюкзак не проверяли. 

Я видела, как сотрудники полиции вежливо разговаривали с бездомными людьми. Я видела, как врачи в больнице вежливо успокаивали буйного алкоголика. Так вежливо, как со мной в жизни ни один полицейский и ни один врач в бесплатной клинике в РФ не говорил. 

Я НИ РАЗУ не видела такого в России, НИ РАЗУ за двадцать семь лет. 

При этом вижу в интернете, как множество русских упорно настаивает на том, что в РФ и помогают люди друг другу больше, и общаться с ними легче, и грубости никакой особенной нет. Вот только если продолжать отрицать очевидное - никогда в РФ не станет ни хорошо, ни хотя бы терпимо, никогда. Если говорить, что все и так хорошо, не относиться ко всем людям (да-да, к тем же бездомным и мигрантам, например), как к людям, нарушать чужие границы, все время лезть не в своё дело, оскорблять всех подряд по любому поводу - Россия так и останется отсталой страной, где многим страшно выходить на улицу.

Это не «патриотизм» и не «защита» своей страны - врать, что все замечательно. Это настоящее вредительство.

Типичные трансфоб_ки

Источник: https://vk.com/markryowi_art

Автор: Лина Экфорд
Откуда берутся все эти расисты? 
Раньше жила в России, смотрела американские фильмы - ну, фильмы как фильмы, персонажи как персонажи. 
Сейчас живу в Британии, смотрю американские сериалы (не новые), и иногда так - стоп, а ГДЕ ВСЕ ЧЁРНЫЕ? В лучшем случае, чернокожих столько же, сколько здесь. А в США их должно быть больше. 

Ну, оно же так и бывает. Показывают что-то, не похожее на реальность, и замечаешь - стоп, а почему не как в жизни? И хочется, чтобы показали, как в жизни. Это насколько же надо быть расистом, чтобы это не срабатывало при жизни в США или другой стране с большим количеством чернокожих?

Айман Экфорд. О Путине, врачах и мучных изделиях

Человек мирно стоит с плакатом «Пудинг ЛОР»

Как вы думаете, о чем думает полиция, увидев надпись: «Пудинг ЛОР»? 

Представьте себе, именно за плакат «Пудинг ЛОР» сейчас судят петербуржца, тем самым демонстрируя не только уровень свободы слова, а и оценки самими представителями власти действующей власти, если они думают что Пудинг - вероятно вполне конкретная личность с фамилией  Путин. А  политика действующей власти заключается то ли в запрете медицинских профессий для действующих президентов, то ли в разрешении воровства для них же, ибо 

«ЛОР» рифмуется с вором (как Путин - с «пудингом»).

Вся ситуация настолько абсурдна, что напоминает этот анекдот:

«Учительница спрашивает у детей: Назовите великого русского писателя первая буква Л, последняя В. 

Вовочка отвечает: Лев

Учительница говорит: Нет, Вовочка, это Лермонтов. Но ход твоих мыслей мне нравится.

Потом Вовочка говорит:

Марья Васильевна, теперь Вы назовите первая буква Х, последняя й. 

Учительница кричит: Вовочка, сейчас выйдешь из класса!

Вовочка отвечает: Это не х*й, а Хеменгуэй. Но ход Ваших мыслей мне тоже нравится».

Бедная сторона обвинения! Не представляю ЧТО им придётся доказывать в суде.

Более подробно о ситуации: https://www.rosbalt.ru/piter/2019/07/01/1789796.html

И все же #ПудингЛор. Ибо мучные изделия и врачи существуют :))

Айман Экфорд: «О привилегиях. Ещё раз. Или - у вас есть ноги?»

Итак, небольшое напоминание:

- Привилегии есть у всех;

- Вы не виноваты в своих привилегиях;

- Привилегии - это не то, чего надо стыдиться;

- Привилегии - это не то, что определяет вас как человека;

- С привилегиями не надо бороться.

Простой пример:

Если вы можете ходить а кто-то постоянно ездит на инвалидной коляске, потому что у него парализованы ноги, это не значит, что вы должны бороться со своими ногами, которые дают вам привилегию ходить, или стыдиться своих ног.

А вот глупых комментариев в стиле "чо такое, у меня есть ноги, я могу ходить, значит и вы сможете" по отношению к человеку на коляске стыдиться можно. 

Идеи в стиле "больницы - только для здоровых и полноценных людей, а не для каких-то убогих, так что нах* пандусы и двери, через которые может пройти коляска" - ужасны. Классно, что у вас есть ноги. Классно, что у вас есть привилегия ходить.

Но то, что вы пытаетесь сделать так, чтобы ваша привилегия попасть в любую больницу так и осталась ПРИВИЛЕГИЕЙ, а не чем-то само собой разумеющимся для всех людей - плохо.

Итак, вывод: В привилегиях нет ничего плохого. Если вам повезло - можете только порадоваться. Но вам стоит больше узнать о тех, кому везет меньше, чтобы не рассуждать в стиле " у людей нет хлеба, пусть едят пирожные". И обязательно стоит извиниться, если вы случайно начали рассуждать в таком стиле и это кто-то заметил - в этом нет ничего страшного. Страшно, если вы упорствуете в таких убеждениях. 

Но еще более недопустимо мешать другим людям получить те права и возможности, что есть у вас. Особенно если это что-то действительно важное (вроде возможности попасть в больницу) а не чисто символическое (вроде привилегий современных английских пэров).

У меня все.