1.
Несколько дней назад я говорила со своим отцом. Обычный спор о том, кого я должна считать «своими людьми».
Мы родом из Донбасса, и он считает, что я должна считать «своими» тех русских, которые воевали на территории моего бывшего города. Что я должна их защищать.
Я вспылила. Я просто не могла держать себя в руках. Я наговорила того, чего я бы никогда не стала говорить в спокойном состоянии. Не так громко. Не таким тоном. И без слез.
Этот разговор заставил меня написать пост, который я планировала написать давно, но долго не решалась начать.
2.
Мой отец привилегированный человек. Из тех, кто уверен, что знает, что такое женское счастье, подразумевая при этом семью, детей и «домашний очаг». Но он не знает, каково это быть женщиной, которая хочет работать на неженской работе.
Он любит Россию и любит ДНР. Он не знает, как можно не любить кусок территории, на которой ты живешь.
Он не знает, каково это – чувствовать, что твоя «страна» тебя просто использует, что таких, как ты используют для создания козла отпущения, для создания внутреннего врага. Моя сексуальная ориентация делает меня иностранным агентом. Точнее мой активизм – то, что я не хочу считать себя человеком второго сорта, и открыто говорю о том, что я – это я.
Его знакомые – такие же, как и он. Они не отказались от него за то, что его политические взгляды «не патриотичны» или за то, что он родился «неправильным», или за то, что он пропагандирует свою сексуальную ориентацию тем, что говорит о своей жене.
Его полностью сформировала культура, в которой он живет. Его не травили в школе за то, что он «другой». Он мог нормально учиться в ВУЗе. Он мог нормально пройти собеседование на работу. Он не чувствовал, что мир не приспособлен для таких, как он. Его не винили в том, что его мозг работает не так, как у большинства.
Он не чувствовал себя инопланетянином. И он не знает, каково это – наконец-то встретить тех, кто мыслит так же, как он сам! Каково это – наконец-то общаться без необходимости постоянно преодолевать культурную пропасть! Общаться с теми, кто понимает природу твоих проблем.
Еще он не знает, каково это – знать, что таких, как ты, убивают за то, что они «неправильные». И что общество считает подобные убийства милосердием.
Его опыт поразительно сильно отличается от моего опыта. И при этом он уверен в том, что лучше меня знает, кто является моим народом. Культурное влияние и пропаганда всегда будут сильнее влиять на его восприятия, чем мои слова.
Моих слов просто недостаточно.
И таких, как мой отец, миллионы.
3.
Когда я еще жила в Донецке, один друг писал мне о том, что нас бомбят. Я говорила, что это неправда, что по телевизору лгут, что бомбят только окраины. Он мне не верил. Он докладывал мне о ситуации в Донецке.
Я опровергала его данные, но он стоял на своем.
Он работал журналистом.
Нас разделяло с ним больше тысяче километров. Он не был в Донецке, когда началась война. А я была.
Пропаганда всегда сильнее мнения очевидцев.
4.
Со временем очевидцы тоже начинают верить в пропаганду. Почему это происходит и как именно? Я много спрашивала себя об этом, но до сих пор не знаю ответа.
- Вроде все у нас в порядке. Но посмотрю российские каналы (и украинские тоже) и страшно выходить на улицу.
Так мне говорила знакомая продавщица. Это было в тот период, когда со здания Городского Совета снимали украинский герб. Большинство людей тогда только становились фанатиками.
За несколько недель все изменилось. Но перемены начались месяца три назад. Всего за три месяца информационной войны, и мои знакомые словно превратились в других людей.
В моей аполитичной компании все переругались друг с другом из-за политических позиций. В знакомой семье бабушка прокляла своего внука. Во многих семьях дети и родители стали постоянно друг на друга орать, и казалось, еще немного, и дойдет до насилия.
Город тогда еще не бомбили. Только район аэропорта.
Знакомых уже было не узнать.
5.
Мне казалось, что есть три Донецка – реальный, тот, что показывают по украинским каналам и тот, что показывают по российским. В существование реального Донецка перестали верить даже те, кто в нем жили.
6.
И пока люди верят пропаганде СМИ больше, чем собственному восприятию и больше, чем словам очевидцев, всего, что я делаю, будет недостаточно. Потому что пропаганда гомофобии, трансфобии и эйблизма часть той же системы, что и «донецкая» пропаганда. Ее осуществляют не менее влиятельные лица. Часто это одни и те же лица. А я не владелец медиохолдинга.
Несколько дней назад я говорила со своим отцом. Обычный спор о том, кого я должна считать «своими людьми».
Мы родом из Донбасса, и он считает, что я должна считать «своими» тех русских, которые воевали на территории моего бывшего города. Что я должна их защищать.
Я вспылила. Я просто не могла держать себя в руках. Я наговорила того, чего я бы никогда не стала говорить в спокойном состоянии. Не так громко. Не таким тоном. И без слез.
Этот разговор заставил меня написать пост, который я планировала написать давно, но долго не решалась начать.
2.
Мой отец привилегированный человек. Из тех, кто уверен, что знает, что такое женское счастье, подразумевая при этом семью, детей и «домашний очаг». Но он не знает, каково это быть женщиной, которая хочет работать на неженской работе.
Он любит Россию и любит ДНР. Он не знает, как можно не любить кусок территории, на которой ты живешь.
Он не знает, каково это – чувствовать, что твоя «страна» тебя просто использует, что таких, как ты используют для создания козла отпущения, для создания внутреннего врага. Моя сексуальная ориентация делает меня иностранным агентом. Точнее мой активизм – то, что я не хочу считать себя человеком второго сорта, и открыто говорю о том, что я – это я.
Его знакомые – такие же, как и он. Они не отказались от него за то, что его политические взгляды «не патриотичны» или за то, что он родился «неправильным», или за то, что он пропагандирует свою сексуальную ориентацию тем, что говорит о своей жене.
Его полностью сформировала культура, в которой он живет. Его не травили в школе за то, что он «другой». Он мог нормально учиться в ВУЗе. Он мог нормально пройти собеседование на работу. Он не чувствовал, что мир не приспособлен для таких, как он. Его не винили в том, что его мозг работает не так, как у большинства.
Он не чувствовал себя инопланетянином. И он не знает, каково это – наконец-то встретить тех, кто мыслит так же, как он сам! Каково это – наконец-то общаться без необходимости постоянно преодолевать культурную пропасть! Общаться с теми, кто понимает природу твоих проблем.
Еще он не знает, каково это – знать, что таких, как ты, убивают за то, что они «неправильные». И что общество считает подобные убийства милосердием.
Его опыт поразительно сильно отличается от моего опыта. И при этом он уверен в том, что лучше меня знает, кто является моим народом. Культурное влияние и пропаганда всегда будут сильнее влиять на его восприятия, чем мои слова.
Моих слов просто недостаточно.
И таких, как мой отец, миллионы.
3.
Когда я еще жила в Донецке, один друг писал мне о том, что нас бомбят. Я говорила, что это неправда, что по телевизору лгут, что бомбят только окраины. Он мне не верил. Он докладывал мне о ситуации в Донецке.
Я опровергала его данные, но он стоял на своем.
Он работал журналистом.
Нас разделяло с ним больше тысяче километров. Он не был в Донецке, когда началась война. А я была.
Пропаганда всегда сильнее мнения очевидцев.
4.
Со временем очевидцы тоже начинают верить в пропаганду. Почему это происходит и как именно? Я много спрашивала себя об этом, но до сих пор не знаю ответа.
- Вроде все у нас в порядке. Но посмотрю российские каналы (и украинские тоже) и страшно выходить на улицу.
Так мне говорила знакомая продавщица. Это было в тот период, когда со здания Городского Совета снимали украинский герб. Большинство людей тогда только становились фанатиками.
За несколько недель все изменилось. Но перемены начались месяца три назад. Всего за три месяца информационной войны, и мои знакомые словно превратились в других людей.
В моей аполитичной компании все переругались друг с другом из-за политических позиций. В знакомой семье бабушка прокляла своего внука. Во многих семьях дети и родители стали постоянно друг на друга орать, и казалось, еще немного, и дойдет до насилия.
Город тогда еще не бомбили. Только район аэропорта.
Знакомых уже было не узнать.
5.
Мне казалось, что есть три Донецка – реальный, тот, что показывают по украинским каналам и тот, что показывают по российским. В существование реального Донецка перестали верить даже те, кто в нем жили.
6.
И пока люди верят пропаганде СМИ больше, чем собственному восприятию и больше, чем словам очевидцев, всего, что я делаю, будет недостаточно. Потому что пропаганда гомофобии, трансфобии и эйблизма часть той же системы, что и «донецкая» пропаганда. Ее осуществляют не менее влиятельные лица. Часто это одни и те же лица. А я не владелец медиохолдинга.
