По материалу: Everyday Feminism
(На фото: Женщина в хиджабе на фоне здания)
В 9-м классе я уговаривала маму перевести меня на домашнее обучение. После 11 сентября прошло пять лет, но я все никак не могла привыкнуть к тому, что на меня пялятся на улице.
Однажды вообще какой-то мужчина преследовал мою мать, не давая ей зайти в магазин и орал чтобы она убиралась вон из страны.
Мама согласилась перевести меня на домашнее обучение. На домашнем обучении я фанатично изучала новости на CNN и шоу
Гленна Бека. Я запоминала каждый возможный вариант, из-за которого кто-то может обвинить кого-то в исламском терроризме или исламском экстремизме.
Я писала электронные письма на шоу Гленна Бека, писала в блоге Андерсона Купера и вообще везде, где только был раздел для комментариев - мне казалось, что я обязана оправдать себя и своё существование.
Мир казался мрачным местом для мусульман, поэтому я старалась избегать большого скопления людей.
Я практически никогда не ходила по магазинам с мамой, и старалась вообще не показываться на людях - мир был огромным и полным ненависти, совсем как разделы комментариев в интернете. Люди оставались полны ненависти несмотря на бесконечные попытки их переубедить.
Я продолжала отвечать Гленну Беку и многим другим экспертам, которые орали о том, как ужасно угнетены женщины в исламе. Но несмотря на то, как отчаянно я-девятиклассница пыталась защитить свою человечность перед лицом мира, мне все время давали понять, что мне в этом мире не место.
Я помню, как я писала ответы на многочисленные комментарии, пыталась объяснить что нет, меня не угнетают, что я могу ходить в школу и принимать собственные решения — даже в младшем подростковом возрасте.
Но вне зависимости от того, насколько я понимала широту обобщений, против которых я боролась, я продолжала надеяться что где-то есть место, где меня бы приняли.
Оглядываясь назад я не могу не испытывать жалость к этому ребёнку, который ежедневно сталкивался с противоречиями: не так то просто разобраться в ситуации когда тебя одновременно считают несчастной жертвой и опасной угрозой.
Проблема никуда не ушла и когда я училась в колледже и больше узнала о том, как на Западе притесняют мусульман и небелых людей.
Явное противоречие стереотипов казалось мне настолько поразительным, что я не могла его понять.
Как я, мусульманка, могу быть угнетённой, кроткой и слабой и при этом быть символом наибольшей угрозы для западной цивилизации?
Я была в плену у обоих этих образов.
Многие не понимают, насколько внутренне сложно бороться с обоими стереотипами.
Особенно сложно терпеть стереотипы, что нас надо спасать от наших близких мужского пола - от тех самых мужчин, которые и без того сталкиваются с необоснованными тюремными заключениями и слежкой ФБР.
Этих мужчин называют террористами, которые якобы терроризируют нас и весь остальной мир.
Несколько лет назад я написала поэму о влиянии американской оккупации Ирака на иракских женщин, в частности там была история иракской девочки, изнасилованной американским солдатом. Я закончила поэму словами:
«Я думаю о том, упоминали ли они когда-нибудь о ней на своих конференциях/когда они звенели вилками и ножами, споря о том, как спасти женщин от мужчин, которые уже мертвы».
Идея о спасении мусульманок идет рука об руку с системным насилием, которому подвергаются мусульмане мужского пола.
Французский запрет на ношение хиджаба или американское вторжение в Афганистан, сопровождаемое призывом Лоры Буш спасти афганских женщин, становятся ярчайшими примерами противоречий мира, в котором мы одновременно жертвы и угроза.
Когда я говорю, что нас считают самой большой угрозой для западного общества, я не имею в виду что считают только нас, а не мужчин. Я имею в виду что они видят воплощение угрозы «исламского терроризма» и в мужчинах, и в женщинах. Но мужчинам не приходится вдобавок бороться с представлением о том, что их угнетают.
Через две недели после вторжения США в Афганистан Лора Буш заявила:
«Цивилизованные люди со всего мира вопят от ужаса: не только потому что у них разрывается сердце за женщин и детей Афганистана, а и потому что в Афганистане мы видим мир, который террористы бы хотели навязать всем нам».
Когда мы находимся на передовой во время атаки но при этом нас ещё забрасывают сочувствуем со всего мира, возникает противоречие. Как это мы можем быть теми, кого надо спасать, но при этом теми, кого надо атаковать?
Я долго не могла охватить эту тему. Платок у меня на голове одновременно воспринимается как символ моего угнетения и моей слабости, но при этом всякий раз, когда я появляюсь в нем на людях, я чувствую себя небезопасности из-за тех самых людей, которые считают меня угнетённой.
Если платок - символ угнетения женщины, которую надо спасти, то как же так получается, что из-за платка женщину могут не взять на работу или не дать ей продолжить образование?
Почему пространства, которые созданы для того, чтобы помочь женщинам развиваться, зачастую первыми же отказывают женщинам в их базовых человеческих правах?
В 2010 году был выпущен доклад французского парламента, в котором закрывающее все тело исламская одежда называлась «символом неполноценности женщин», «первым звеном в цепи женского порабощения» и в заключении говорилось что запрет такой одежды будет служить «освобождению женщин» тем самым якобы подтверждая то, что «Франция борется за освобождение женщин во всем мире».
Затем это перешло в полное запрещение «угнетенным» женщинам устроиться на работу и получать образование - но неужели эти запреты могут служить освобождению?
Идея о том, что хиджаб и никаб не могут быть личным выбором и что женщины носят эту одежду только под принуждением со стороны родственника-мужчины, которая распространена на Западе, указывает, что западные люди на самом деле думают о мусульманках. Они думают, что мы слабые и не способны принимать самостоятельные решения.
Это связано с желанием западных людей лишить женщин доступа к публичной сфере - таким людям просто удобнее не видеть в нас личностей, которые на что-то способны.
Причина не в желании освободить женщин, а в желании создать новый инструмент для дальнейшего продолжения истории западного расизма и ксенофобии по отношению ко всем небелым людям.
Расовую и этническую сегрегацию в обществе и сообществах просто проще проводить используя либеральный жаргон и такие словечки как «освобождение» и «либерализация». Но целью этого является создание полностью «западных» пространств.
Это хорошо заметно на примере Лоры Буш, которая была самой громкой сторонницей введения войск в Афганистан после 11 сентября, используя для оправдания этого речи о «бедственном положении» мусульманок, которых «цивилизованные люди» должны спасать.
Символом этого угнетения стали изображения афганских женщин в бурках.
Лора Буш заявила после интервенции:
«Благодаря нашим недавним военным успехам на большей территории Афганистана, женщины теперь не сидят взаперти у себя дома, они могут слушать музыку и учить своих дочерей, не испытывая страх наказания».
Этот нарратив об «освобождении слабых женщин» использовался в течение первых лет военного вмешательства.
Именно об этом говорила индийский феминистский теоретик Гаятри Спивак в своём эссе «Могут ли угнетенные говорить?», когда она написала: «Белые мужчины спасают чёрных женщин от чёрных мужчин».
Неужели сейчас, когда афганские женщины больше не обязаны носить бурку, — несмотря на то, что с момента начала вторжения произошло не так уж много перемен, — они менее угнетёны?
Что это за освобождение, если за 16 лет войны [теперь уже 19 лет] тысячи женщин были убиты, если женщины все это время из-за войны живут в мире постоянного насилия, в цикле нескончаемых угроз?
Когда я росла, то ещё не понимала причин подобного противоречия. Очень долго я пыталась доказать свою компетентность оспаривая обе навешиваемые на меня идентичности: я пыталась казаться сильной девочкой, которую нельзя назвать слабой, но при этом достаточно слабой чтобы не выглядеть угрозой.
Закончив 9 класс, я решила покончить с домашним обучением. Тот год, что я провела дома, я ощутила на себе изоляцию, которая вынудила меня задавать глубокие вопросы и прочесть столько книжек, сколько я могу.
В тот год я прочла много книг, которые сделали меня той, кем я являюсь сейчас, книг, которые я до сих пор перечитываю и держу при себе.
Несмотря на то, что тот год помог мне многое понять и я благодарна своим родителям помогли мне обзавестись мужеством и чувством собственного достоинства, я надеюсь что моим детям не придётся делать такой выбор.
Жизнь темнокожей американской мусульманки после одиннадцатого сентября уникальна благодаря уникальности времени, и парадигма в которой я оказалась тоже была уникальной. Иногда родители и другие люди помогали мне в этом разобраться.
Пережив кризис принятия многих противоречий мира и множества своих идентичностей, я надеюсь, что смогу объяснить все своим детям так, что им будет удобно быть собой и они будут понимать окружающую их риторику, не становясь полностью ею поглощенными.
Сложность этих разговоров и мой собственный путь подтверждают, что я хочу чтобы мои дети воспринимали мир таким, какой он есть. Чтобы они были полностью осведомлены о происходящем и понимали где их место в этом мире. Но я ещё хочу чтобы они радовались своей жизни и понимали, какая сила на самом деле находится в их руках.
После лет вопросов, неуверенности и невозможности полностью осознать происходящее, меня осенило, что независимо от того, насколько я стараюсь оспорить все эти «или/или», моих попыток никогда не будет достаточно.
Если бы я не носила платок, придрались бы к моему имени; если бы не придрались к моему имени, то придрались бы к религии или к национальности. Им бы всегда хотелось спасти меня от чего-то, после чего они снова будут искать новое «угнетение».
Я хочу закончить замечательной цитатой из прекрасного эссе Лилы Абу-Луход: «Действительно ли мусульманки нуждаются в спасении?», где она говорит о войне с террором в контексте разговоров про спасению женщин.
В этом эссе потрясающе раскрывается как тема виктимизации мусульманок, так и тема американского империализма.
Эту связь важно видеть теперь, когда американское насилие по отношению к исламскому миру прикрывают «спасением» мусульманок, и будет интересно всякому, кто интересуется западным феминизмом и его связью с западным империализмом.
Абу-Луход начинает:
«Мы не стоим вне мира, наблюдая за морем бедных невежественных людей, живущих в тени - или под вуалью - угнетающих культур. Мы часть этого мира, и исламские движения сформировались под сильным влиянием западных стран на жизнь людей с Ближнего Востока».
——
Хадия Абдельрахман - один из авторов
Everyday Feminism.
Хадия окончила университет Рутгерса. Она училась по специальностям «Женщины и гендерные исследования» и «Ближневосточные исследования». Сейчас Хадия работает в Нью-Йорке с беженцами и людьми, запрашивающими убежище. В свободное от работы время она пишет яростные манифесты и поэмы. Она любит писать о вопросах, связанных с беженством, интерсекциональным феминизмом и государственными преступлениями по отношению к небелым людям.
На русский язык переведено специально для проекта Пересечения.
(На фото: Женщина в хиджабе на фоне здания)
В 9-м классе я уговаривала маму перевести меня на домашнее обучение. После 11 сентября прошло пять лет, но я все никак не могла привыкнуть к тому, что на меня пялятся на улице.
Однажды вообще какой-то мужчина преследовал мою мать, не давая ей зайти в магазин и орал чтобы она убиралась вон из страны.
Мама согласилась перевести меня на домашнее обучение. На домашнем обучении я фанатично изучала новости на CNN и шоу
Гленна Бека. Я запоминала каждый возможный вариант, из-за которого кто-то может обвинить кого-то в исламском терроризме или исламском экстремизме.
Я писала электронные письма на шоу Гленна Бека, писала в блоге Андерсона Купера и вообще везде, где только был раздел для комментариев - мне казалось, что я обязана оправдать себя и своё существование.
Мир казался мрачным местом для мусульман, поэтому я старалась избегать большого скопления людей.
Я практически никогда не ходила по магазинам с мамой, и старалась вообще не показываться на людях - мир был огромным и полным ненависти, совсем как разделы комментариев в интернете. Люди оставались полны ненависти несмотря на бесконечные попытки их переубедить.
Я продолжала отвечать Гленну Беку и многим другим экспертам, которые орали о том, как ужасно угнетены женщины в исламе. Но несмотря на то, как отчаянно я-девятиклассница пыталась защитить свою человечность перед лицом мира, мне все время давали понять, что мне в этом мире не место.
Я помню, как я писала ответы на многочисленные комментарии, пыталась объяснить что нет, меня не угнетают, что я могу ходить в школу и принимать собственные решения — даже в младшем подростковом возрасте.
Но вне зависимости от того, насколько я понимала широту обобщений, против которых я боролась, я продолжала надеяться что где-то есть место, где меня бы приняли.
Оглядываясь назад я не могу не испытывать жалость к этому ребёнку, который ежедневно сталкивался с противоречиями: не так то просто разобраться в ситуации когда тебя одновременно считают несчастной жертвой и опасной угрозой.
Проблема никуда не ушла и когда я училась в колледже и больше узнала о том, как на Западе притесняют мусульман и небелых людей.
Явное противоречие стереотипов казалось мне настолько поразительным, что я не могла его понять.
Как я, мусульманка, могу быть угнетённой, кроткой и слабой и при этом быть символом наибольшей угрозы для западной цивилизации?
Я была в плену у обоих этих образов.
Многие не понимают, насколько внутренне сложно бороться с обоими стереотипами.
Особенно сложно терпеть стереотипы, что нас надо спасать от наших близких мужского пола - от тех самых мужчин, которые и без того сталкиваются с необоснованными тюремными заключениями и слежкой ФБР.
Этих мужчин называют террористами, которые якобы терроризируют нас и весь остальной мир.
Несколько лет назад я написала поэму о влиянии американской оккупации Ирака на иракских женщин, в частности там была история иракской девочки, изнасилованной американским солдатом. Я закончила поэму словами:
«Я думаю о том, упоминали ли они когда-нибудь о ней на своих конференциях/когда они звенели вилками и ножами, споря о том, как спасти женщин от мужчин, которые уже мертвы».
Идея о спасении мусульманок идет рука об руку с системным насилием, которому подвергаются мусульмане мужского пола.
Французский запрет на ношение хиджаба или американское вторжение в Афганистан, сопровождаемое призывом Лоры Буш спасти афганских женщин, становятся ярчайшими примерами противоречий мира, в котором мы одновременно жертвы и угроза.
Когда я говорю, что нас считают самой большой угрозой для западного общества, я не имею в виду что считают только нас, а не мужчин. Я имею в виду что они видят воплощение угрозы «исламского терроризма» и в мужчинах, и в женщинах. Но мужчинам не приходится вдобавок бороться с представлением о том, что их угнетают.
Через две недели после вторжения США в Афганистан Лора Буш заявила:
«Цивилизованные люди со всего мира вопят от ужаса: не только потому что у них разрывается сердце за женщин и детей Афганистана, а и потому что в Афганистане мы видим мир, который террористы бы хотели навязать всем нам».
Когда мы находимся на передовой во время атаки но при этом нас ещё забрасывают сочувствуем со всего мира, возникает противоречие. Как это мы можем быть теми, кого надо спасать, но при этом теми, кого надо атаковать?
Я долго не могла охватить эту тему. Платок у меня на голове одновременно воспринимается как символ моего угнетения и моей слабости, но при этом всякий раз, когда я появляюсь в нем на людях, я чувствую себя небезопасности из-за тех самых людей, которые считают меня угнетённой.
Если платок - символ угнетения женщины, которую надо спасти, то как же так получается, что из-за платка женщину могут не взять на работу или не дать ей продолжить образование?
Почему пространства, которые созданы для того, чтобы помочь женщинам развиваться, зачастую первыми же отказывают женщинам в их базовых человеческих правах?
В 2010 году был выпущен доклад французского парламента, в котором закрывающее все тело исламская одежда называлась «символом неполноценности женщин», «первым звеном в цепи женского порабощения» и в заключении говорилось что запрет такой одежды будет служить «освобождению женщин» тем самым якобы подтверждая то, что «Франция борется за освобождение женщин во всем мире».
Затем это перешло в полное запрещение «угнетенным» женщинам устроиться на работу и получать образование - но неужели эти запреты могут служить освобождению?
Идея о том, что хиджаб и никаб не могут быть личным выбором и что женщины носят эту одежду только под принуждением со стороны родственника-мужчины, которая распространена на Западе, указывает, что западные люди на самом деле думают о мусульманках. Они думают, что мы слабые и не способны принимать самостоятельные решения.
Это связано с желанием западных людей лишить женщин доступа к публичной сфере - таким людям просто удобнее не видеть в нас личностей, которые на что-то способны.
Причина не в желании освободить женщин, а в желании создать новый инструмент для дальнейшего продолжения истории западного расизма и ксенофобии по отношению ко всем небелым людям.
Расовую и этническую сегрегацию в обществе и сообществах просто проще проводить используя либеральный жаргон и такие словечки как «освобождение» и «либерализация». Но целью этого является создание полностью «западных» пространств.
Это хорошо заметно на примере Лоры Буш, которая была самой громкой сторонницей введения войск в Афганистан после 11 сентября, используя для оправдания этого речи о «бедственном положении» мусульманок, которых «цивилизованные люди» должны спасать.
Символом этого угнетения стали изображения афганских женщин в бурках.
Лора Буш заявила после интервенции:
«Благодаря нашим недавним военным успехам на большей территории Афганистана, женщины теперь не сидят взаперти у себя дома, они могут слушать музыку и учить своих дочерей, не испытывая страх наказания».
Этот нарратив об «освобождении слабых женщин» использовался в течение первых лет военного вмешательства.
Именно об этом говорила индийский феминистский теоретик Гаятри Спивак в своём эссе «Могут ли угнетенные говорить?», когда она написала: «Белые мужчины спасают чёрных женщин от чёрных мужчин».
Неужели сейчас, когда афганские женщины больше не обязаны носить бурку, — несмотря на то, что с момента начала вторжения произошло не так уж много перемен, — они менее угнетёны?
Что это за освобождение, если за 16 лет войны [теперь уже 19 лет] тысячи женщин были убиты, если женщины все это время из-за войны живут в мире постоянного насилия, в цикле нескончаемых угроз?
Когда я росла, то ещё не понимала причин подобного противоречия. Очень долго я пыталась доказать свою компетентность оспаривая обе навешиваемые на меня идентичности: я пыталась казаться сильной девочкой, которую нельзя назвать слабой, но при этом достаточно слабой чтобы не выглядеть угрозой.
Закончив 9 класс, я решила покончить с домашним обучением. Тот год, что я провела дома, я ощутила на себе изоляцию, которая вынудила меня задавать глубокие вопросы и прочесть столько книжек, сколько я могу.
В тот год я прочла много книг, которые сделали меня той, кем я являюсь сейчас, книг, которые я до сих пор перечитываю и держу при себе.
Несмотря на то, что тот год помог мне многое понять и я благодарна своим родителям помогли мне обзавестись мужеством и чувством собственного достоинства, я надеюсь что моим детям не придётся делать такой выбор.
Жизнь темнокожей американской мусульманки после одиннадцатого сентября уникальна благодаря уникальности времени, и парадигма в которой я оказалась тоже была уникальной. Иногда родители и другие люди помогали мне в этом разобраться.
Пережив кризис принятия многих противоречий мира и множества своих идентичностей, я надеюсь, что смогу объяснить все своим детям так, что им будет удобно быть собой и они будут понимать окружающую их риторику, не становясь полностью ею поглощенными.
Сложность этих разговоров и мой собственный путь подтверждают, что я хочу чтобы мои дети воспринимали мир таким, какой он есть. Чтобы они были полностью осведомлены о происходящем и понимали где их место в этом мире. Но я ещё хочу чтобы они радовались своей жизни и понимали, какая сила на самом деле находится в их руках.
После лет вопросов, неуверенности и невозможности полностью осознать происходящее, меня осенило, что независимо от того, насколько я стараюсь оспорить все эти «или/или», моих попыток никогда не будет достаточно.
Если бы я не носила платок, придрались бы к моему имени; если бы не придрались к моему имени, то придрались бы к религии или к национальности. Им бы всегда хотелось спасти меня от чего-то, после чего они снова будут искать новое «угнетение».
Я хочу закончить замечательной цитатой из прекрасного эссе Лилы Абу-Луход: «Действительно ли мусульманки нуждаются в спасении?», где она говорит о войне с террором в контексте разговоров про спасению женщин.
В этом эссе потрясающе раскрывается как тема виктимизации мусульманок, так и тема американского империализма.
Эту связь важно видеть теперь, когда американское насилие по отношению к исламскому миру прикрывают «спасением» мусульманок, и будет интересно всякому, кто интересуется западным феминизмом и его связью с западным империализмом.
Абу-Луход начинает:
«Мы не стоим вне мира, наблюдая за морем бедных невежественных людей, живущих в тени - или под вуалью - угнетающих культур. Мы часть этого мира, и исламские движения сформировались под сильным влиянием западных стран на жизнь людей с Ближнего Востока».
——
Хадия Абдельрахман - один из авторов
Everyday Feminism.
Хадия окончила университет Рутгерса. Она училась по специальностям «Женщины и гендерные исследования» и «Ближневосточные исследования». Сейчас Хадия работает в Нью-Йорке с беженцами и людьми, запрашивающими убежище. В свободное от работы время она пишет яростные манифесты и поэмы. Она любит писать о вопросах, связанных с беженством, интерсекциональным феминизмом и государственными преступлениями по отношению к небелым людям.
На русский язык переведено специально для проекта Пересечения.
