Источник: Criptiques
Перевод Антона Егорова
Перевод Антона Егорова
Пастушьи сапоги – это австралийский вариант ковбойских сапог. Их, как и ковбойские сапоги, которые мне тоже нравятся, не нужно шнуровать. Но у пастушьих сапог есть одно преимущество перед ковбойскими: подошва у них из мягкой шершавой резины, вроде той, из которой делают шины, так что, какая бы походка у вас ни была, в них вы будете двигаться бесшумно.
Я хочу познакомить вас с моей особой разновидностью интерсекциональности на примере сапог из-за оскорбления, которое люди повторяли, когда я была ребенком и которое я тогда никак не могла понять. Оскорбление такое: твоя мама носит армейские сапоги. Я тогда поспрашивала, и узнала, что это значит: «твоя мама – лесби».
Но когда я была ребенком, лесбиянкам не разрешалось служить в армии… К тому же, армейские сапоги со шнурками, а у кого хватит нервов шнуровать дурацкие сапоги каждый божий день? Бррр.
Так вот. Я лесбиянка и инвалид, и я настолько открыта в обеих вопросах (гомосексуальной и аутичной), что, когда я пытаюсь совершить камин-аут как лесбиянка, мне говорят:
— Спасибо, что уточнила (смешок).
А когда пытаюсь сделать камин-аут как аутист, мне говорят:
— Ну, это МНОГОЕ объясняет.
Или, если они не настолько вежливы:
– Пфф!
Или – из всех странных вещей, которые мне доводилось слышать, это мое любимое:
— Я знаю – я ведь, если помнишь, специалист – и давно хотела тебе сказать: все мы немного аутисты, разве нет?
Те, кто говорит, что все мы немного аутисты, – обычно милые люди, которые мне нравятся, но я все равно считаю, что это странная идея. Если бы все люди были «немного аутичными», флуоресцентные лампы забраковали бы на первой же стадии контроля качества на заводе любой страны.
Студенты говорят так реже других – обычно они спрашивают:
— Ой, а вы можете посоветовать, как помочь дочке с математикой?
Возможно, да, и я с радостью попробую, потому что такие вопросы гораздо приятнее. Как ни странно, самые неудобные и смешные вещи говорят мои коллеги. Я профессор педагогики, и самые уморительные мнения о том, как я справляюсь с ролью матери, я слышала от моих коллег, которые занимаются специальным образованием и в частности образованием инвалидов. Так что моя глава будет именно об этом – и еще о том, как я воспитываю детей, будучи инвалидом и лесбиянкой, потому что, как говорит моряк Попай, «уж какой есть».
Я расскажу вам об этом, но также я расскажу о трогательных и прекрасных моментах, потому что я – мама, которая носит пастушьи сапоги. У меня прекрасные сыновья – близнецы, которым уже два годика, – свет очей моих! И у меня самая чудесная жена, о которой только можно мечтать! Порой именно она отмечает, что люди сказали мне что-то нехорошее, потому что с годами моя кожа, образно говоря, загрубела, и я часто лишь пожимаю плечами и думаю: «Бывают же люди». И смеюсь. Но пожать плечами – это не ответ. Теперь у меня дети, и я должна подавать пример. Высказаться – уже лучше. Пожав плечами, ничего не изменишь. Но я не всегда знала об этом.
Высказываться значит говорить и тогда, когда замечание смешное, потому что несправедливые вещи по разным причинам привлекают внимание. Вы можете услышать в моем голосе смех, потому что жизнь по большому счету была добра ко мне. Это история не про каждого. Она про меня, в моих пастушьих сапогах, которые не нужно шнуровать, и про то, как я порой смеюсь над всяким дерьмом, потому что в жизни помимо него есть много всего прекрасного. И все же вы ясно видите, что это навоз. На моих пастушьих сапогах, в которых я где только не топчусь. И я счищаю его и иду в новый день.
Я – мама, но у моих детей есть еще одна мамочка, Лайени, моя вторая половинка, и каждый, у кого проблемы с пониманием таких вещей, рискует тем, что его слова будут процитированы в какой-нибудь книжной главе для внимательного изучения специалистами по праву. Потому что, если вы из-за своего невежества возмущаетесь чужой жизнью, лучше возмущаться молча – а еще лучше вообще не возмущаться, чтобы не прослыть шутом. Пусть говорят мудрые.
ОСТАНОВИТЕ ПЕЧАТЬ! Мы вынуждены прервать нашу главу для специального объявления. Пора всем узнать (по причине постыдных тенденций, наблюдаемых сегодня в мире научного феминизма и смежных областей знания), что я – белая и моя блистательная интерсекциональность женщины-нейроквира-бутч-аутиста-инвалида, которой не рады нигде, не лишила меня каким-то чудесным образом незаслуженных привилегий белого человека в несправедливом расистском обществе – и любой, кто говорит вам, что это не так, всего лишь производит очередную порцию того, что мне приходится счищать с моих сапог. Это было специальное объявление.
Вернемся к главе.
Когда я сделала камин-аут, Лабрис – двухсторонний топор – был важным символом для лесбиянок. Эта книга об инвалидности, но мне придется говорить о моей другой, чуждой, инаковой личности в терминах интерсекциональности, определяя себя как НейроКвира. Потому что во многих случаях очень трудно разграничить то, из-за какой именно «странности» у меня есть эта особенность. Дело в инвалидности или в сексуальной ориентации? Никто не знает такого наверняка. Мне нравится быть интерсекциональной. Это делает меня супергероем со «сверхсилой оскорбления» – это даже забавно, учитывая то, что встретив меня сейчас, вы увидите дружелюбного и легкого в общении человека, а не того тасманского дьявола, которым я была в юности. Я почти что – я думаю, что могу так сказать, – социально приемлема! Не для всех, только для клевых людей. И все же это кажется мне чем-то прекрасным и очень неожиданным. Если бы я из прошлого увидела бы себя настоящую, у меня бы от удивления глаза на лоб полезли!
Так вот, когда я только сделала камин-аут, лесбиянки с Лабрисом на одежде сообщили мне, что нехорошо быть такой бутч, как я, потому что этот стиль, по всей видимости, воспроизводит господствующую парадигму. И тогда я нашла квиров, которых устраивал мой облик, и вместе с ними училась бороться со СПИД, что было гораздо круче. Только спустя годы я смогла быть аутистом так же, как и квиром, – ну в духе «Я Здесь, Привыкайте К Этому, И Я Тоже Привыкну», потому что в те времена все аутисты, которых я знала, жили в групповых домах, где нужно было получать разрешения, чтобы с кем-то встречаться (это называлось «супружеские визиты») или уйти (если вы не хотели числиться «в самоволке»), и это не преувеличение. Также никто из моих друзей с аутизмом и другими видами нарушений развития и умственной инвалидности не знал, что они могут голосовать. Так и было. Поэтому я и провела так много времени в шкафу, всеми способами пытаясь скрыть этот огромный аспект моей личности, – я боялась, что у меня отнимут мою жизнь.
Как-то в начале девяностых я даже пыталась снять свой диагноз, но меня подняли на смех. Я пишу об этом впервые. Гордиться тут нечем, но, думаю, вы должны знать. Я, Иб Грейс, потопала в приемную какого-то светила психиатрии в центре Портленда и со всем моим шкафным пылом попыталась показать, какой неаутичной я стала, в надежде, что с меня снимут ярлык. А в те дни, доложу я вам, я была той еще оторвой. О да. Так вот. Кое-какие неприятные вещи и предубеждения, о которых вы прочтете дальше, я, зараза, высказывала сама. И это меня совсем не смешит. Но не волнуйтесь. Я вам и много прекрасного расскажу. Теперь я аутистка и квир, громогласная и гордая. И еще! Я – мама.
Минутка прекрасного: близнецы-братья дружно хихикают.
А теперь будет тяжелый абзац. Я всегда хотела детей, всегда их любила, но я «знала», что никогда не смогу иметь своих собственных, из моего чрева, потому что у меня были евгенические убеждения. Да, я на самом деле это написала, и я расскажу, что имею в виду. Пожалуйста, представьте сначала, как хихикают мои мальчики, чтобы как-то сгладить ужас того, что я говорю. Не хочу никого травмировать, но из уважения к читателям мне необходимо рассказать все, как было. Я считала, что некоторые стороны жизни были ужасно трудными для меня в силу моих особенностей и что я неизбежно передам их в генах своему ребенку. Эта мысль возникла у меня в довольно молодом возрасте, и я даже не знаю, как она, по выражению из мультфильма «Томас Танковый двигатель», залетела в мою дымовую трубу. И мысль эта, вопреки всякой логике, так засела у меня в голове, что прорвалась в нервном разговоре с Лайени, когда она была беременна, хотя на тот момент это, естественно, было уже не важно. Однако, я знаю, какой вопрос мне не давал покоя: что, если мои дети будут так же безнадежны, как я? И ведь я тогда уже занималась изучением инвалидности. Обычно я не чувствую себя безнадежной, так что эти остаточные явления настораживают и тревожат, но я думаю, что отмахнуться от них, словно их никогда и не было, – это неправильно.
Мои мальчики – чувствительные и щедрые, и на них можно положиться. Их первым предложением, которое они начали произносить в одно и то же время, было: «Вот сюда» – они использовали его, когда что-то кому-то давали. Воспитатели в детском саду недавно рассказали нам такую историю: одну девочку привели к ним первый раз, и она расплакалась, никак не хотела, чтобы папа уходил. У самого отца тоже сердце кровью обливалось, но вдруг он увидел, как наши сыновья крепко обняли ее и похлопывали по спине, говоря «Хлоп-хлоп», как в детской книжке «Погладь кролика». Они хотели, чтобы она поняла, что все будет хорошо, и, думаю, отцу тоже важно было это понять. Да, я горжусь своими мальчиками. В чем-то они сильно отличаются друг от друга, и интересы у них разные – просто день и ночь, – и это замечательно. Но не менее замечательно и другое: когда дело важное, они всегда вместе.
Вот история из нашей жизни. У меня чувствительный слух, и это прекрасно, когда это прекрасно, взять к примеру мои музыкальные способности, но когда все плохо, я отправляюсь прямиком в Ой-град. Исторически сложилось, что измельчители пищевых отходов под раковиной всегда лидировали в моем списке самых неприятных вещей. Но у моей любимой вошло в привычку заблаговременно произносить нараспев слово «Шум!», чтобы я знала о надвигающейся угрозе и могла перенастроить свои уши, сделав их менее восприимчивыми. А потом подключились мальчики. Теперь они тоже так делают – радостно и очень музыкально чирикают: «Шум!» Больше того, они решили прогонять шум – они ведь у меня Чемпионы Вселенной. «Пока, шум! Пока, шум!» – поют они, махая ему руками, и – вуаля! – как по волшебству, шум исчезает. Надо признаться, что из-за всех этих милых моментов, связанных с измельчителями отходов, он мне даже нравиться начал, что ли…
Я не понимаю, какие конкретно черты моего характера заставляют людей думать, что я некомпетентна, но иногда, как я уже говорила, я чего-то не замечаю. Делает ли невнимательность меня недостаточно компетентной? Не знаю, но вот что я вам расскажу: в школе один учитель звал меня «Грейс из далекого космоса», и я задирала нос, думая, что это комплимент – ведь я любила ракеты, звезды, планеты, и всякое такое, и особенно Сатурн, потому что у Сатурна клевые кольца. И я все еще не простила Нила Деграсса Тайсона за то, что он разжаловал Плутон. Так что на самом деле я все замечаю, просто у меня другие приоритеты. Ну, значит некомпетентность – это не про меня. Считайте меня компетентной!
Так вот, о моей предполагаемой некомпетентности. Мой коллега, тоже профессор, предложил быть то ли родильным тренером, то ли партнером моей жены и, в том числе, присутствовать при родах. И ведь я была при этом разговоре, но в тот момент даже не подумала, насколько это странно. Я еще какое-то время слушала и прокручивала это в своей голове, прежде чем поняла, что в очередной раз унижали мое достоинство – но, как вы понимаете, чтобы осознать все, о чем я сейчас пишу, мне нужно было принять помощь и внимательно посмотреть на свое прошлое. Лишнее напоминание о том, что, проживая свою жизнь, можно какие-то вещи не замечать, в то время как другие люди – люди, которые любят тебя, – видят их ясно. Я замечала определенные интонации, но предпочитала отмахиваться от них, игнорировать, не связываться. Однако мне больше не нужен такой вариант поведения, не нужно принимать то, что принимать нельзя, и эта глава – тоже способ сказать «хватит». Я надеюсь, она поможет тем из вас, кто хочет сделать то же самое.
То, что мы испытали в роддоме, не сравнится ни с чем. Это было волшебство. Я пытаюсь рассказать об этом, но понимаю, что мой уровень владения языком чувств гораздо ниже того, который необходим, чтобы описать любовь, которая накрыла нас с головой и преобразила навсегда. Скажу лишь, что каким-то чудом и я, и Лайени смогли пережить величественную красоту и чистый восторг этого момента. Она потребовала, чтобы все узнали, что госпиталь вручил мне футболку новоиспеченного папы с надписью «Я качал зал, а теперь качу коляску», и Лайени уверяет, что зал я все еще качаю.
И я качаю, причем буквально. Это умение очень пригодилось, когда мальчики были совсем маленькие. Мы выяснили, что Лайени лучше справляется с кормлением, а я – с тем, чтобы уложить их спать. Я же Ходячий Метроном, так что продолжать качать их, даже когда я сама уже клевала носом, было легче легкого. Также мои проблемы в сфере словесного выражения эмоций – это называется алекситимия – не мешали мне напевать песни, которые передавали испытываемые мной чувства через музыку, поэтому я всегда могла спеть деткам что-нибудь успокаивающее или веселое, по ситуации. Лайени тоже так умеет, потому что она талантливая. Думаю, мальчики могут расстроиться, когда поймут, что в реальной жизни люди не начинают петь о чем угодно, когда им вздумается, но ведь они всегда смогут прийти в наш дом, а когда не смогут – есть целый мир мюзиклов!
Другой моей проблемой в их первые годы жизни было то, что я боялась брать их с собой, когда выходила из дома, если с нами не было Лайени.
Как-то раз случился такой разговор:
Друг: Надеюсь, что беременность будет успешной, потому что, сама понимаешь, вам не позволят усыновить ребенка. Это так несправедливо.
Лайени: Правда? Даже не смотря на то, что моя виза в полном порядке? [Лайени – гражданка Соединенного Королевства, медсестра, у нее виза для представителей отдельных профессий, в которых нуждается страна].
Друг: Да не в этом дело, дело в… [начинает семафорить всем, чем только можно, в мою сторону, так что даже я, Грейс из далекого космоса, не могу не заметить].
Лайени [с лицом, на котором читается «Да в чем же?»]: …
Друг [драматичным театральным шепотом]: В аутизме!
Так я вбила себе в голову, что, стоит людям увидеть меня одной с детьми, как они тут же отберут их, потому что всем сразу ясно, что я аутистка и инвалид, и мне даже не положено усыновлять ребенка. Все это подпитывало другое почти забытое убеждение на задворках моего сознания: на самом деле я не смогу быть хорошей матерью – и не только из-за воспроизводства моих генов, но и просто потому, что я такая, как есть. Я в это не верю, когда хорошенько поразмыслю.
Но пока ты боишься, страхи кажутся реальными.
Я часто мечтала о том, как найду способ завести детей, не загубив им гены, – тогда я еще думала, что мои гены испорчены. Неподалеку был госпиталь, и я слышала, что там иногда оставляли детей, просто оставляли, и я думала: а что если мне однажды пойти туда с другом, которому будет нужно к врачу, и там будут раздавать детей – знаете, как щенят раздают– и они увидят меня и волшебным образом поймут, какое у меня доброе сердце, и скажут: «Вот, возьми ребенка и люби его, потому что дети заслуживают любви». Ведь другая часть меня всегда знала, что у меня получится любить детей, потому что у меня хорошо получается любить. Если есть что-то, что у меня получается лучше всего, то это – любить, и любить так, чтобы люди, которых я люблю, понимали это, потому что моя любовь – огромная, теплая, одновременно нежная и сильная. Лайени убедила меня в этом, когда я чувствовала страх, а дети убеждают меня в этом каждый раз, когда я смотрю на них и вижу благополучных и жизнерадостных Капитанов Смешинки.
Это знание помогло мне идти вперед и стать Мамой, твердо веря, что другие голоса говорили ложь – даже мои собственные «другие голоса». И сейчас эти другие голоса затихли, и я отыскиваю их в памяти только для того, чтобы рассказать эту историю, потому что знаю: я не единственный человек, который сталкивался с ними, а счищать навоз с сапог намного проще, когда знаешь, какой он бывает и где его можно подцепить.
Я знаю, что теперь я в порядке и что я рождена для этой роли, потому что, когда случается Домашняя Катастрофа и у нашего трактора «Джон Дир» слетает ось, мама справится с этим.
Я хочу познакомить вас с моей особой разновидностью интерсекциональности на примере сапог из-за оскорбления, которое люди повторяли, когда я была ребенком и которое я тогда никак не могла понять. Оскорбление такое: твоя мама носит армейские сапоги. Я тогда поспрашивала, и узнала, что это значит: «твоя мама – лесби».
Но когда я была ребенком, лесбиянкам не разрешалось служить в армии… К тому же, армейские сапоги со шнурками, а у кого хватит нервов шнуровать дурацкие сапоги каждый божий день? Бррр.
Так вот. Я лесбиянка и инвалид, и я настолько открыта в обеих вопросах (гомосексуальной и аутичной), что, когда я пытаюсь совершить камин-аут как лесбиянка, мне говорят:
— Спасибо, что уточнила (смешок).
А когда пытаюсь сделать камин-аут как аутист, мне говорят:
— Ну, это МНОГОЕ объясняет.
Или, если они не настолько вежливы:
– Пфф!
Или – из всех странных вещей, которые мне доводилось слышать, это мое любимое:
— Я знаю – я ведь, если помнишь, специалист – и давно хотела тебе сказать: все мы немного аутисты, разве нет?
Те, кто говорит, что все мы немного аутисты, – обычно милые люди, которые мне нравятся, но я все равно считаю, что это странная идея. Если бы все люди были «немного аутичными», флуоресцентные лампы забраковали бы на первой же стадии контроля качества на заводе любой страны.
Студенты говорят так реже других – обычно они спрашивают:
— Ой, а вы можете посоветовать, как помочь дочке с математикой?
Возможно, да, и я с радостью попробую, потому что такие вопросы гораздо приятнее. Как ни странно, самые неудобные и смешные вещи говорят мои коллеги. Я профессор педагогики, и самые уморительные мнения о том, как я справляюсь с ролью матери, я слышала от моих коллег, которые занимаются специальным образованием и в частности образованием инвалидов. Так что моя глава будет именно об этом – и еще о том, как я воспитываю детей, будучи инвалидом и лесбиянкой, потому что, как говорит моряк Попай, «уж какой есть».
Я расскажу вам об этом, но также я расскажу о трогательных и прекрасных моментах, потому что я – мама, которая носит пастушьи сапоги. У меня прекрасные сыновья – близнецы, которым уже два годика, – свет очей моих! И у меня самая чудесная жена, о которой только можно мечтать! Порой именно она отмечает, что люди сказали мне что-то нехорошее, потому что с годами моя кожа, образно говоря, загрубела, и я часто лишь пожимаю плечами и думаю: «Бывают же люди». И смеюсь. Но пожать плечами – это не ответ. Теперь у меня дети, и я должна подавать пример. Высказаться – уже лучше. Пожав плечами, ничего не изменишь. Но я не всегда знала об этом.
Высказываться значит говорить и тогда, когда замечание смешное, потому что несправедливые вещи по разным причинам привлекают внимание. Вы можете услышать в моем голосе смех, потому что жизнь по большому счету была добра ко мне. Это история не про каждого. Она про меня, в моих пастушьих сапогах, которые не нужно шнуровать, и про то, как я порой смеюсь над всяким дерьмом, потому что в жизни помимо него есть много всего прекрасного. И все же вы ясно видите, что это навоз. На моих пастушьих сапогах, в которых я где только не топчусь. И я счищаю его и иду в новый день.
Я – мама, но у моих детей есть еще одна мамочка, Лайени, моя вторая половинка, и каждый, у кого проблемы с пониманием таких вещей, рискует тем, что его слова будут процитированы в какой-нибудь книжной главе для внимательного изучения специалистами по праву. Потому что, если вы из-за своего невежества возмущаетесь чужой жизнью, лучше возмущаться молча – а еще лучше вообще не возмущаться, чтобы не прослыть шутом. Пусть говорят мудрые.
ОСТАНОВИТЕ ПЕЧАТЬ! Мы вынуждены прервать нашу главу для специального объявления. Пора всем узнать (по причине постыдных тенденций, наблюдаемых сегодня в мире научного феминизма и смежных областей знания), что я – белая и моя блистательная интерсекциональность женщины-нейроквира-бутч-аутиста-инвалида, которой не рады нигде, не лишила меня каким-то чудесным образом незаслуженных привилегий белого человека в несправедливом расистском обществе – и любой, кто говорит вам, что это не так, всего лишь производит очередную порцию того, что мне приходится счищать с моих сапог. Это было специальное объявление.
Вернемся к главе.
Когда я сделала камин-аут, Лабрис – двухсторонний топор – был важным символом для лесбиянок. Эта книга об инвалидности, но мне придется говорить о моей другой, чуждой, инаковой личности в терминах интерсекциональности, определяя себя как НейроКвира. Потому что во многих случаях очень трудно разграничить то, из-за какой именно «странности» у меня есть эта особенность. Дело в инвалидности или в сексуальной ориентации? Никто не знает такого наверняка. Мне нравится быть интерсекциональной. Это делает меня супергероем со «сверхсилой оскорбления» – это даже забавно, учитывая то, что встретив меня сейчас, вы увидите дружелюбного и легкого в общении человека, а не того тасманского дьявола, которым я была в юности. Я почти что – я думаю, что могу так сказать, – социально приемлема! Не для всех, только для клевых людей. И все же это кажется мне чем-то прекрасным и очень неожиданным. Если бы я из прошлого увидела бы себя настоящую, у меня бы от удивления глаза на лоб полезли!
Так вот, когда я только сделала камин-аут, лесбиянки с Лабрисом на одежде сообщили мне, что нехорошо быть такой бутч, как я, потому что этот стиль, по всей видимости, воспроизводит господствующую парадигму. И тогда я нашла квиров, которых устраивал мой облик, и вместе с ними училась бороться со СПИД, что было гораздо круче. Только спустя годы я смогла быть аутистом так же, как и квиром, – ну в духе «Я Здесь, Привыкайте К Этому, И Я Тоже Привыкну», потому что в те времена все аутисты, которых я знала, жили в групповых домах, где нужно было получать разрешения, чтобы с кем-то встречаться (это называлось «супружеские визиты») или уйти (если вы не хотели числиться «в самоволке»), и это не преувеличение. Также никто из моих друзей с аутизмом и другими видами нарушений развития и умственной инвалидности не знал, что они могут голосовать. Так и было. Поэтому я и провела так много времени в шкафу, всеми способами пытаясь скрыть этот огромный аспект моей личности, – я боялась, что у меня отнимут мою жизнь.
Как-то в начале девяностых я даже пыталась снять свой диагноз, но меня подняли на смех. Я пишу об этом впервые. Гордиться тут нечем, но, думаю, вы должны знать. Я, Иб Грейс, потопала в приемную какого-то светила психиатрии в центре Портленда и со всем моим шкафным пылом попыталась показать, какой неаутичной я стала, в надежде, что с меня снимут ярлык. А в те дни, доложу я вам, я была той еще оторвой. О да. Так вот. Кое-какие неприятные вещи и предубеждения, о которых вы прочтете дальше, я, зараза, высказывала сама. И это меня совсем не смешит. Но не волнуйтесь. Я вам и много прекрасного расскажу. Теперь я аутистка и квир, громогласная и гордая. И еще! Я – мама.
Минутка прекрасного: близнецы-братья дружно хихикают.
А теперь будет тяжелый абзац. Я всегда хотела детей, всегда их любила, но я «знала», что никогда не смогу иметь своих собственных, из моего чрева, потому что у меня были евгенические убеждения. Да, я на самом деле это написала, и я расскажу, что имею в виду. Пожалуйста, представьте сначала, как хихикают мои мальчики, чтобы как-то сгладить ужас того, что я говорю. Не хочу никого травмировать, но из уважения к читателям мне необходимо рассказать все, как было. Я считала, что некоторые стороны жизни были ужасно трудными для меня в силу моих особенностей и что я неизбежно передам их в генах своему ребенку. Эта мысль возникла у меня в довольно молодом возрасте, и я даже не знаю, как она, по выражению из мультфильма «Томас Танковый двигатель», залетела в мою дымовую трубу. И мысль эта, вопреки всякой логике, так засела у меня в голове, что прорвалась в нервном разговоре с Лайени, когда она была беременна, хотя на тот момент это, естественно, было уже не важно. Однако, я знаю, какой вопрос мне не давал покоя: что, если мои дети будут так же безнадежны, как я? И ведь я тогда уже занималась изучением инвалидности. Обычно я не чувствую себя безнадежной, так что эти остаточные явления настораживают и тревожат, но я думаю, что отмахнуться от них, словно их никогда и не было, – это неправильно.
Мои мальчики – чувствительные и щедрые, и на них можно положиться. Их первым предложением, которое они начали произносить в одно и то же время, было: «Вот сюда» – они использовали его, когда что-то кому-то давали. Воспитатели в детском саду недавно рассказали нам такую историю: одну девочку привели к ним первый раз, и она расплакалась, никак не хотела, чтобы папа уходил. У самого отца тоже сердце кровью обливалось, но вдруг он увидел, как наши сыновья крепко обняли ее и похлопывали по спине, говоря «Хлоп-хлоп», как в детской книжке «Погладь кролика». Они хотели, чтобы она поняла, что все будет хорошо, и, думаю, отцу тоже важно было это понять. Да, я горжусь своими мальчиками. В чем-то они сильно отличаются друг от друга, и интересы у них разные – просто день и ночь, – и это замечательно. Но не менее замечательно и другое: когда дело важное, они всегда вместе.
Вот история из нашей жизни. У меня чувствительный слух, и это прекрасно, когда это прекрасно, взять к примеру мои музыкальные способности, но когда все плохо, я отправляюсь прямиком в Ой-град. Исторически сложилось, что измельчители пищевых отходов под раковиной всегда лидировали в моем списке самых неприятных вещей. Но у моей любимой вошло в привычку заблаговременно произносить нараспев слово «Шум!», чтобы я знала о надвигающейся угрозе и могла перенастроить свои уши, сделав их менее восприимчивыми. А потом подключились мальчики. Теперь они тоже так делают – радостно и очень музыкально чирикают: «Шум!» Больше того, они решили прогонять шум – они ведь у меня Чемпионы Вселенной. «Пока, шум! Пока, шум!» – поют они, махая ему руками, и – вуаля! – как по волшебству, шум исчезает. Надо признаться, что из-за всех этих милых моментов, связанных с измельчителями отходов, он мне даже нравиться начал, что ли…
Я не понимаю, какие конкретно черты моего характера заставляют людей думать, что я некомпетентна, но иногда, как я уже говорила, я чего-то не замечаю. Делает ли невнимательность меня недостаточно компетентной? Не знаю, но вот что я вам расскажу: в школе один учитель звал меня «Грейс из далекого космоса», и я задирала нос, думая, что это комплимент – ведь я любила ракеты, звезды, планеты, и всякое такое, и особенно Сатурн, потому что у Сатурна клевые кольца. И я все еще не простила Нила Деграсса Тайсона за то, что он разжаловал Плутон. Так что на самом деле я все замечаю, просто у меня другие приоритеты. Ну, значит некомпетентность – это не про меня. Считайте меня компетентной!
Так вот, о моей предполагаемой некомпетентности. Мой коллега, тоже профессор, предложил быть то ли родильным тренером, то ли партнером моей жены и, в том числе, присутствовать при родах. И ведь я была при этом разговоре, но в тот момент даже не подумала, насколько это странно. Я еще какое-то время слушала и прокручивала это в своей голове, прежде чем поняла, что в очередной раз унижали мое достоинство – но, как вы понимаете, чтобы осознать все, о чем я сейчас пишу, мне нужно было принять помощь и внимательно посмотреть на свое прошлое. Лишнее напоминание о том, что, проживая свою жизнь, можно какие-то вещи не замечать, в то время как другие люди – люди, которые любят тебя, – видят их ясно. Я замечала определенные интонации, но предпочитала отмахиваться от них, игнорировать, не связываться. Однако мне больше не нужен такой вариант поведения, не нужно принимать то, что принимать нельзя, и эта глава – тоже способ сказать «хватит». Я надеюсь, она поможет тем из вас, кто хочет сделать то же самое.
То, что мы испытали в роддоме, не сравнится ни с чем. Это было волшебство. Я пытаюсь рассказать об этом, но понимаю, что мой уровень владения языком чувств гораздо ниже того, который необходим, чтобы описать любовь, которая накрыла нас с головой и преобразила навсегда. Скажу лишь, что каким-то чудом и я, и Лайени смогли пережить величественную красоту и чистый восторг этого момента. Она потребовала, чтобы все узнали, что госпиталь вручил мне футболку новоиспеченного папы с надписью «Я качал зал, а теперь качу коляску», и Лайени уверяет, что зал я все еще качаю.
И я качаю, причем буквально. Это умение очень пригодилось, когда мальчики были совсем маленькие. Мы выяснили, что Лайени лучше справляется с кормлением, а я – с тем, чтобы уложить их спать. Я же Ходячий Метроном, так что продолжать качать их, даже когда я сама уже клевала носом, было легче легкого. Также мои проблемы в сфере словесного выражения эмоций – это называется алекситимия – не мешали мне напевать песни, которые передавали испытываемые мной чувства через музыку, поэтому я всегда могла спеть деткам что-нибудь успокаивающее или веселое, по ситуации. Лайени тоже так умеет, потому что она талантливая. Думаю, мальчики могут расстроиться, когда поймут, что в реальной жизни люди не начинают петь о чем угодно, когда им вздумается, но ведь они всегда смогут прийти в наш дом, а когда не смогут – есть целый мир мюзиклов!
Другой моей проблемой в их первые годы жизни было то, что я боялась брать их с собой, когда выходила из дома, если с нами не было Лайени.
Как-то раз случился такой разговор:
Друг: Надеюсь, что беременность будет успешной, потому что, сама понимаешь, вам не позволят усыновить ребенка. Это так несправедливо.
Лайени: Правда? Даже не смотря на то, что моя виза в полном порядке? [Лайени – гражданка Соединенного Королевства, медсестра, у нее виза для представителей отдельных профессий, в которых нуждается страна].
Друг: Да не в этом дело, дело в… [начинает семафорить всем, чем только можно, в мою сторону, так что даже я, Грейс из далекого космоса, не могу не заметить].
Лайени [с лицом, на котором читается «Да в чем же?»]: …
Друг [драматичным театральным шепотом]: В аутизме!
Так я вбила себе в голову, что, стоит людям увидеть меня одной с детьми, как они тут же отберут их, потому что всем сразу ясно, что я аутистка и инвалид, и мне даже не положено усыновлять ребенка. Все это подпитывало другое почти забытое убеждение на задворках моего сознания: на самом деле я не смогу быть хорошей матерью – и не только из-за воспроизводства моих генов, но и просто потому, что я такая, как есть. Я в это не верю, когда хорошенько поразмыслю.
Но пока ты боишься, страхи кажутся реальными.
Я часто мечтала о том, как найду способ завести детей, не загубив им гены, – тогда я еще думала, что мои гены испорчены. Неподалеку был госпиталь, и я слышала, что там иногда оставляли детей, просто оставляли, и я думала: а что если мне однажды пойти туда с другом, которому будет нужно к врачу, и там будут раздавать детей – знаете, как щенят раздают– и они увидят меня и волшебным образом поймут, какое у меня доброе сердце, и скажут: «Вот, возьми ребенка и люби его, потому что дети заслуживают любви». Ведь другая часть меня всегда знала, что у меня получится любить детей, потому что у меня хорошо получается любить. Если есть что-то, что у меня получается лучше всего, то это – любить, и любить так, чтобы люди, которых я люблю, понимали это, потому что моя любовь – огромная, теплая, одновременно нежная и сильная. Лайени убедила меня в этом, когда я чувствовала страх, а дети убеждают меня в этом каждый раз, когда я смотрю на них и вижу благополучных и жизнерадостных Капитанов Смешинки.
Это знание помогло мне идти вперед и стать Мамой, твердо веря, что другие голоса говорили ложь – даже мои собственные «другие голоса». И сейчас эти другие голоса затихли, и я отыскиваю их в памяти только для того, чтобы рассказать эту историю, потому что знаю: я не единственный человек, который сталкивался с ними, а счищать навоз с сапог намного проще, когда знаешь, какой он бывает и где его можно подцепить.
Я знаю, что теперь я в порядке и что я рождена для этой роли, потому что, когда случается Домашняя Катастрофа и у нашего трактора «Джон Дир» слетает ось, мама справится с этим.
