Когда я рассказываю о своей культурной принадлежности и о своей культурной идентичности, мои слова часто ставятся под сомнение.
- Ты не можешь быть американкой, если родилась в русской семье. Если ты интересуешься какой-то культурой, это не значит, что ты к ней принадлежишь.
Я полностью согласна со второй частью данного высказывания. Я никогда не говорила, что интерес к определенной культуре и культурная принадлежность одно и то же.
При этом я признаю, что человек может интересоваться своей культурой, и что его культура может даже стать его специальным интересом.
И я утверждаю, что человек может принадлежать не к той культуре, в которой он вырос. И эта принадлежность далеко не всегда формируется через интерес.
Чтобы вы это поняли, что я имею в виду, я объясню, что значит для меня интерес к Ближнему Востоку, и что для меня значит быть американкой.
Итак, политика Ближнего Востока, социальные проблемы, возникающие во многих Ближневосточных странах и исламистский терроризм (в частности история, пропаганда, особенности устройства и другие аспекты существования запрещенных в Российской Федерации организаций ИГИЛ, Аль-Каиды и Талибана) – это мои специальные интересы.
Я читаю все, что мне попадается на данные темы. В буквальном смысле все – от популярных «вдохновляющих» книжек вроде биографии Малалы Юсуфзай и полуконспирологической российской аналитики, до подробных исследований «политических мозговых центров» и Дабика (официального англоязычного журнала ИГИЛ). Я просмотрела уйму видео, снятых ИГИЛ и Аль-Каидой, прочла уйму статей как по фундаменталистским направлениям ислама, так и по либеральному исламскому богословию, и уйму книг и обрывков из книг, в которых говориться о политике исламских государств. Среди этих книг были автобиография Беназир Бхутто, первой женщины премьер-министра Пакистана, анализ ситуаций на Ближнем Востоке известных американских политологов Ханингтона, Бжезинского и Киссенджера, обрывки из книг отца современного такфиризма Саида Кутба и множество других вещей.
Когда речь заходит о политических и социальных вопросах, касающихся Ближнего Востока, я хочу знать все! Мне не надо, чтобы меня ограничивали и за меня решали, что мне читать – мне нужны разные источники информации и разные точки зрения. Я сама способна сделать выводы и систематизировать полученную информацию.
Мой интерес к тирании, радикальным и террористическим движениям в Ближневосточных странах не ограничивается только тем, что я читаю и смотрю. Практически все мои знакомые благодаря мне знают историю возникновения ИГИЛ. Большинство из них знают об особенностях их пропаганды.
Однажды, когда я очень плохо себя чувствовала, я поняла, насколько мне плохо только после того, как я осознала, что не смогла сразу распознать мелодию из известного ИГИЛовского фильма. До этого я сжевала искусственный цветок в отеле, чуть не перешла улицу на красный свет и случайно сдала в столовой поднос с чистыми столовыми приборами.
И, вероятно, мне стало бы еще хуже, если бы я не говорила про ИГИЛ, потому что соприкосновение со спец.интересом дает мне дополнительные «ложки».
Я перечислила лишь несколько аспектов проявления моего специального интереса.
При этом мой интерес и мой анализ радикальных идей привел меня к полному неприятию идеи о том, что жизнь в странах Ближнего Востока вертится вокруг терроризма. И мой интерес к политике и терроризму перерос в интерес к культуре различных Ближневосточных этносов и к исламу в целом.
Я не понимаю, почему в некоторых статьях о культурной апроприации пишут о том, что интерес не может давать правдивые сведения. В наше время интернета и книг?
Я перечислила лишь несколько аспектов проявления моего специального интереса.
Фактически, этот мой специальный интерес, как и многие предыдущие - это и есть моя жизнь, очень значительная часть моей жизни, и от одной мысли, что меня могли бы ограничивать в нем, как ограничивают некоторых аутичных детей, мне становится по-настоящему страшно.
Я написала все это для того, чтобы вы поняли, насколько для меня важен мой интерес, и что я имею в виду, когда говорю о «сильном интересе».
Это не мифическое: «О, ты русская? Я тоже люблю матрешки! А ты можешь играть на балалайке?», которое я встречала в статьях против культурной апроприации. Неужели мой изначальный интерес к терроризму и политике в итоге мог привести меня к большему пониманию чужой культуры, чем, собственно, сам интерес к культуре? На самом деле, я не могу себе представить, чтобы человек, интересующийся русской культурой, действительно считал, что все русские играют на балалайке и обожают матрешки. Так может думать только человек, который не интересовался жизнью в России.
Я написала о том, как мой интерес проявляется. Теперь я напишу о том, как он повлиял на меня.
- Я поняла, что ислам очень многогранная религия, и что идеология террористических исламистских группировок имеет мало общего с исламом.
- Я приняла ислам.
- Меня задевает, когда всех мусульман считают террористами, и я воспринимаю это как нечто очень личное.
- Полтора года назад я планировала создать интернет-проект с личными историями мигрантов из Средней Азии и Ближнего Востока, чтобы обратить внимание на дискриминацию, с которой они сталкиваются в России.
- Я очень явно замечаю элементы ноток «носителя бремени белого человека» в книгах и статьях многих западных авторов, которые пишут о Ближнем Востоке. В том числе в книге «Три чашки чая» Грега Мортенсона, американца, который строил школы в Пакистане и Афганистане, и которого два раза номинировали на Нобелевскую премию. Я специально обратила внимание именно на эту книгу, потому что очень многие американские военные, журналисты и простые читатели считают ее эталоном хорошего отношения к людям на Ближнем Востоке со стороны «Западного человека».
- Я часто замечаю протекционистское отношение Западных феминисток к мусульманским женщинам. Такое отношение часто проявляют доброжелательно настроенные, внешне не исламофобные феминистки, что не делает его менее несправедливым. Эти феминистки похожи на «антиэйблистов», которые хотят помочь аутистам, но при этом относятся к аутистам как к маленьким детям и не воспринимают их как равных. Я не думала, что кто-то, кроме меня замечает такие скрытые формы исламофобии, пока не стала читать статьи на англоязычных интерсекциональных феминистких сайтах. На этих сайтах о подобных вещах писали женщины, которые выросли в мусульманских семьях, и большинство этих авторов_ок были из семей мигрантов.
- Привычка здороваться всегда казалась мне дикой, но несколько раз я автоматически здоровалась с людьми на арабском языке.
- Иногда, пытаясь сформулировать свои мысли словами, я вспоминаю арабские слова и исламские религиозные термины, а не аналогичные русские выражения. Некоторые подобные слова, например, слово «ширк», которые можно перевести как «идолопоклонничество», стали частью моего активного словарного запаса. При этом стоит учитывать, что в моем активном словарном запасе нет некоторых распространенных в русском языке слов.
- Я бы скорее помогла абстрактному выходцу из стран Ближнего Востока, чем абстрактному русскому или украинцу.
- Несмотря на то, что я родилась в Донецке, политическая ситуация в странах Ближнего Востока мне намного интереснее, чем ситуация в ДНР.
- Несмотря на свои проблемы с языками, я хочу учить арабский язык. И он мне нравится намного больше, чем русский.
- Мой интерес к Ближнему Востоку может влиять на мой выбор одежды. И, если честно, куфия и шальвар-камиз (классическая мужская одежда в Пакистане и Афганистане) нравятся мне гораздо больше, чем мои обычные куртка, джинсы и шапка.
- Я могу с легкостью отличать культуры разных ближневосточных стран, даже различные этнические культуры внутри одной Восточной страны. Например, я могу объяснить, чем афганские узбеки отличаются от афганских пуштунов, но я не вижу разницы между культурой жителей Санкт-Петербурга и Донецка, несмотря на то, что практически все мои знакомые ее замечают.
- Я чувствую специфики всех Ближневосточных культур, которыми я интересовалась, и отношение к некоторым вещам в этих культурах кажется мне ближе и понятнее, чем отношение к этим же вещам на постсоветском пространстве.
- Мне легко писать от лица персонажей – выходцев из Афганистана, Саудовской Аравии или Сирии. Писать от их лица мне гораздо легче, чем от лица русских персонажей.
- При желании, во время переписки в интернете я могла бы притворяться выходцем из некоторых Ближневосточных государств. Мне было бы тяжело притворяться постоянно, но моих знаний и навыков хватило бы для притворства во время переписки в интернете с «фейкового» аккаунта.
Я могу продолжить список, но не вижу в этом смысла. Замечу только, что некоторые не очень значительные штуки, которые больше распространены в странах Ближнего Востока, чем у нас, были мне всегда ближе, чем их европейские вариации.
Например, мне всегда было удобнее сидеть на полу, поджав под себя ноги, чем сидеть на стуле, спустив ноги. Я часто сажусь на пол даже во время еды. Я часто сижу на полу в вагоне метро. Сейчас я пишу эту статью, сидя на полу и поджав под себя ноги – это мое обычное рабочее положение.
Теперь уже нельзя точно сказать, как я научилась так сидеть – догадалась ли я об этом в глубоком детстве сама, или увидела по телевизору, что так сидят представители какого-то этноса, в котором принято сидеть подобным образом, и решила принять такую позу. И, более того, это не имеет значение. Эта поза – моя, потому что мне она кажется наиболее удобной. И да, именно в такой позе принято сидеть во многих Ближневосточных странах, в которых я никогда не была, но которыми я интересуюсь.
Но подобных совпадений не так много. Именно поэтому я не считаю ни культуру какой-то конкретной Ближневосточной страны, ни культуру, сформированную из совокупности нескольких Ближневосточных мусульманских культур, своей.
То, что я, например, с легкостью замечаю ошибки журналистов в описании ситуации в Сирии, не делает меня носителем культуры какого-либо этноса, проживающего в Сирии. Для того, чтобы принадлежать к какой-либо культуре недостаточно хорошо ее понимать. Для того, чтобы принадлежать к какой-либо культуре недостаточно ее любить или ей интересоваться. На самом деле, вы можете даже ее ненавидеть.
Для того, чтобы принадлежать к какой-либо культуре необязательно хотеть к ней принадлежать.
Я американка не потому, что я захотела быть американкой. Я американка потому, что американские привычки, ценности и культурные особенности мне ближе, чем какие-либо другие.
Мне понадобилось признавать и принимать свою американскую культуру, потому что очень долго я не мыслила о себе в рамках существующих культур – я видела в любых культурах и в любой этнической принадлежности систему угнетения. Так что мне пришлось признать, что эта система будет существовать – вне зависимости от того, буду я замечать ее, или нет, и что я все равно буду американкой, даже если буду игнорировать этот факт. Моя культурная принадлежность сформирована в детстве, и с этим уже ничего не поделаешь.
Я была американкой задолго до того, как стала говорить, что моя культура «скорее американская».
Давайте рассмотрим, в чем именно это выражалось (и выражается до сих пор).
- Мне сложно определить, в чем именно выражается то, что я американка, примерно как людям, получившим и принявшим русскую социализацию, может быть сложно указать на то, что именно делает их русскими. Некоторые мои знакомые начали понимать, насколько они русские только когда долго жили за рубежом и видели, что в культуре других стран нет многих привычных для них мелочей. Это сильно напоминает мне мой опыт понимания американской культуры. Очень часто мне заявляют нечто вроде: «вот ты знаешь, в США есть такая странная штука», а после этого говорят мне о культурных особенностях, которые кажутся для меня совершенно естественными и понятными, и только тогда я понимаю, что в России этих культурных особенностей нет.
- Несмотря на языковой барьер, мне гораздо проще общаться с американцами, чем с русскими. Более того, когда мне надо начать говорить на какую-то тяжелую для меня тему, зачастую я вначале пишу о ней своим англоязычным знакомым, и только потом говорю об этом с русскими знакомыми.
- Когда я была христианкой и слушала много лекций о православии, в которых приводились примеры из русской жизни, мне казалось, что историю, написанную 2000 лет назад, перевели на китайский язык, адаптировали под жителей Китая и теперь требуют, чтобы я как-то примеряла это к своей жизни. При этом, когда я читала статьи либеральных протестантских пасторов и богословов из США, у меня возникало ощущение, что эти люди читали мои мысли. Наконец-то кто-то написал что-то на библейскую тему на понятном мне языке!
- Мне гораздо ближе статьи американских мусульман, чем, скажем, мусульман, которые живут в Сирии или Пакистане. С американскими мусульманами я ощущаю гораздо больше общего, чем с мусульманами, которые родились и прожили всю жизнь на Ближнем Востоке. И, конечно, с американскими мусульманами у меня явно больше общего, чем с большинством русских мусульман.
- Когда я стала интересоваться аутичной тематикой, переведенные с английского языка статьи мне были гораздо ближе и понятнее, чем статьи русскоязычных людей. Статьи российских авторов автоматически рассматривались мною либо как «статьи второго сорта», либо как статьи «вот этих инопланетян».
- Недавно я смотрела спектакль о принятии и непринятии гомосексуальности родителями гомосексуальных детей. Одна из моих первых мыслей во время просмотра была о том, что спектакль, в целом, неплохой, только мне хотелось бы увидеть что-то более приближенное к моей жизни, как в фильме «Молитва за Бобби» (американский фильм на схожую тематику). Когда я задумалась о том, что именно в спектакле показалось мне неблизким, я поняла, что он для меня слишком русский. У большинства героев русские имена, они живут в Москве, некоторые из них говорят про советскую социализацию родителей, в спектакле присутствуют элементы из российской повседневности. «Российскость» спектакля отвлекала меня от сюжета и добавляла в сюжет экзотики. Смотреть спектакль о России для меня то же самое, что смотреть спектакль об Испании или Китае.
- Я всегда воспринимала российские и советские фильмы и книги как «иностранные произведения». Я не могла воспринимать их как нечто приближенное к моей жизни, несмотря на то, что я жила в русской семье и мне пытались навязать российскую культуру.
- В американских книгах и фильмах, в которых показана Америка, я вижу отражение своей жизни. В них нет «экзотики» и мне не приходится при ознакомлении с произведением обращать внимание на то, что действия происходят в стране с другой культурой.
- Мне гораздо легче писать от лица персонажей-американцев, чем от лица русских персонажей, и даже от лица персонажей-выходцев с Ближнего Востока.
- Я не мыслю словами, но когда мне надо оформить свои мысли в слова, в русском языке мне зачастую не хватает многих слов и понятий из английского языка. И при этом мне кажется, что в русском языке слишком много лишних слов.
- Я училась понимать русскую культуру, сравнивая ее вначале с американской «белой» культурой, а потом с культурой афроамериканцев. Если бы не одна моя черная знакомая, которая почти всю жизнь прожила в США, многие вещи в русской культуре так и остались бы для меня непонятыми. (И это при том, что культуру черных американцев я поняла относительно недавно).
- Когда мне надо привести сравнения и провести исторические параллели, первое, что приходит мне в голову – это факты из американской истории. Второе – факты из новейшей истории Ближневосточных стран. Об СССР и России вспоминаю только после того, как переберу в своей голове уйму фактов из мировой истории и мировой литературы.
- Мне легко понять, как человек может быть патриотом США. Мне понятна распространенная американская патриотическая риторика, основанная на том, что «у вас есть права». Но при этом мне тяжело понять, как можно быть патриотом России или Украины, и непонятна русская патриотическая риторика, которая зачастую сводится к тому, что мы родились «на этой великой земле».
- «Американская» риторика о защите прав меньшинств и их постоянные ссылки к законодательству и конституции мне гораздо понятнее, чем российские «понятия» и «мораль».
- Я выросла в семье с очень советскими и в чем-то даже социалистическими взглядами, но при этом мне всегда было понятно отношение к торговле и к бизнесу, существующее в американской культуре.
- Мне понятно отношение к личностным границам в американской культуре, и отсутствие привычки навязывать другим людям (в том числе родственникам) свою помощь, которая есть у многих русских. При этом американское невмешательство в чужие дела и ненавязчивость мои родственники и знакомые часто называли «безразличием» и «черствостью».
- Мне всегда были понятны различные «американские» особенности семейной жизни, которые неприняты в русской культуре: например то, что после 18 лет или 21 года (в зависимости от штата) дети живут отдельно от родителей, то, что дети могут подрабатывать или получать деньги за работу по дому, секс до свадьбы и другие вещи, которые казались дикостью моим русским знакомым и членам семьи.
- У меня есть кое-какие «американские» привычки, которые появились у меня не потому, что это часть американской культуры, а просто потому, что они мне удобны.
Например, когда приходится есть с ножом и вилкой (чего я очень не люблю), я, в отличие от членов моей семьи, ем «на американский манер», а не «по-европейски».
Этот список тоже можно продолжить, но, думаю, я перечислила достаточно много вещей.
***
Подводя итоги этих двух списков, я хочу заметить, что, несмотря на то, что я могу называть исламскую культуру или некую «общую» культуру Ближневосточных стран своей «второй культурой», она не является моей в полном смысле этого слова. Она является моим специальным интересом, и я научилась ее понимать так, как я никогда не понимала и, вероятнее всего, не пойму русскую или украинскую культуру.
Разница между моим пониманием культур многих стран Ближнего Востока и моим пониманием американской культуры такая же, как разница между моим умением высчитывать проценты и умением различать черный и белый цвет.
Культуру Ближнего Востока я научилась понимать так же, как я научилась вычислять проценты. Сейчас я могу вычислять проценты очень быстро, но я делаю это не автоматически, и этот навык воспринимается как нечто заученное.
Я умела различать черный и белый цвет с самого детства – и я не помню того момента, когда впервые осознала, что, оказывается, черный цвет не похож на белый. Я различаю цвета автоматически, даже не задумываясь об этом. Примерно так же автоматически я понимаю многие особенности американской культуры. Мне не приходится задумываться и сравнивать для того, чтобы понять эти особенности. Я понимала их по отдельности, когда я еще не идентифицировала их как особенности американской культуры, и не называла себя американкой.
Мне кажется, что я понимала эти особенности всегда, хотя, конечно, культура не является врожденной. Некоторые элементы культуры я переняла в раннем детстве, потому что они показались мне проще и понятнее аналогичных элементов русской культуры, а некоторые элементы я «изобрела» самостоятельно, не зная, что есть страна, где подобные идеи и привычки уже существуют и являются нормой.
- Ты не можешь быть американкой, если родилась в русской семье. Если ты интересуешься какой-то культурой, это не значит, что ты к ней принадлежишь.
Я полностью согласна со второй частью данного высказывания. Я никогда не говорила, что интерес к определенной культуре и культурная принадлежность одно и то же.
При этом я признаю, что человек может интересоваться своей культурой, и что его культура может даже стать его специальным интересом.
И я утверждаю, что человек может принадлежать не к той культуре, в которой он вырос. И эта принадлежность далеко не всегда формируется через интерес.
Чтобы вы это поняли, что я имею в виду, я объясню, что значит для меня интерес к Ближнему Востоку, и что для меня значит быть американкой.
Итак, политика Ближнего Востока, социальные проблемы, возникающие во многих Ближневосточных странах и исламистский терроризм (в частности история, пропаганда, особенности устройства и другие аспекты существования запрещенных в Российской Федерации организаций ИГИЛ, Аль-Каиды и Талибана) – это мои специальные интересы.
Я читаю все, что мне попадается на данные темы. В буквальном смысле все – от популярных «вдохновляющих» книжек вроде биографии Малалы Юсуфзай и полуконспирологической российской аналитики, до подробных исследований «политических мозговых центров» и Дабика (официального англоязычного журнала ИГИЛ). Я просмотрела уйму видео, снятых ИГИЛ и Аль-Каидой, прочла уйму статей как по фундаменталистским направлениям ислама, так и по либеральному исламскому богословию, и уйму книг и обрывков из книг, в которых говориться о политике исламских государств. Среди этих книг были автобиография Беназир Бхутто, первой женщины премьер-министра Пакистана, анализ ситуаций на Ближнем Востоке известных американских политологов Ханингтона, Бжезинского и Киссенджера, обрывки из книг отца современного такфиризма Саида Кутба и множество других вещей.
Когда речь заходит о политических и социальных вопросах, касающихся Ближнего Востока, я хочу знать все! Мне не надо, чтобы меня ограничивали и за меня решали, что мне читать – мне нужны разные источники информации и разные точки зрения. Я сама способна сделать выводы и систематизировать полученную информацию.
Мой интерес к тирании, радикальным и террористическим движениям в Ближневосточных странах не ограничивается только тем, что я читаю и смотрю. Практически все мои знакомые благодаря мне знают историю возникновения ИГИЛ. Большинство из них знают об особенностях их пропаганды.
Однажды, когда я очень плохо себя чувствовала, я поняла, насколько мне плохо только после того, как я осознала, что не смогла сразу распознать мелодию из известного ИГИЛовского фильма. До этого я сжевала искусственный цветок в отеле, чуть не перешла улицу на красный свет и случайно сдала в столовой поднос с чистыми столовыми приборами.
И, вероятно, мне стало бы еще хуже, если бы я не говорила про ИГИЛ, потому что соприкосновение со спец.интересом дает мне дополнительные «ложки».
Я перечислила лишь несколько аспектов проявления моего специального интереса.
При этом мой интерес и мой анализ радикальных идей привел меня к полному неприятию идеи о том, что жизнь в странах Ближнего Востока вертится вокруг терроризма. И мой интерес к политике и терроризму перерос в интерес к культуре различных Ближневосточных этносов и к исламу в целом.
Я не понимаю, почему в некоторых статьях о культурной апроприации пишут о том, что интерес не может давать правдивые сведения. В наше время интернета и книг?
Я перечислила лишь несколько аспектов проявления моего специального интереса.
Фактически, этот мой специальный интерес, как и многие предыдущие - это и есть моя жизнь, очень значительная часть моей жизни, и от одной мысли, что меня могли бы ограничивать в нем, как ограничивают некоторых аутичных детей, мне становится по-настоящему страшно.
Я написала все это для того, чтобы вы поняли, насколько для меня важен мой интерес, и что я имею в виду, когда говорю о «сильном интересе».
Это не мифическое: «О, ты русская? Я тоже люблю матрешки! А ты можешь играть на балалайке?», которое я встречала в статьях против культурной апроприации. Неужели мой изначальный интерес к терроризму и политике в итоге мог привести меня к большему пониманию чужой культуры, чем, собственно, сам интерес к культуре? На самом деле, я не могу себе представить, чтобы человек, интересующийся русской культурой, действительно считал, что все русские играют на балалайке и обожают матрешки. Так может думать только человек, который не интересовался жизнью в России.
Я написала о том, как мой интерес проявляется. Теперь я напишу о том, как он повлиял на меня.
- Я поняла, что ислам очень многогранная религия, и что идеология террористических исламистских группировок имеет мало общего с исламом.
- Я приняла ислам.
- Меня задевает, когда всех мусульман считают террористами, и я воспринимаю это как нечто очень личное.
- Полтора года назад я планировала создать интернет-проект с личными историями мигрантов из Средней Азии и Ближнего Востока, чтобы обратить внимание на дискриминацию, с которой они сталкиваются в России.
- Я очень явно замечаю элементы ноток «носителя бремени белого человека» в книгах и статьях многих западных авторов, которые пишут о Ближнем Востоке. В том числе в книге «Три чашки чая» Грега Мортенсона, американца, который строил школы в Пакистане и Афганистане, и которого два раза номинировали на Нобелевскую премию. Я специально обратила внимание именно на эту книгу, потому что очень многие американские военные, журналисты и простые читатели считают ее эталоном хорошего отношения к людям на Ближнем Востоке со стороны «Западного человека».
- Я часто замечаю протекционистское отношение Западных феминисток к мусульманским женщинам. Такое отношение часто проявляют доброжелательно настроенные, внешне не исламофобные феминистки, что не делает его менее несправедливым. Эти феминистки похожи на «антиэйблистов», которые хотят помочь аутистам, но при этом относятся к аутистам как к маленьким детям и не воспринимают их как равных. Я не думала, что кто-то, кроме меня замечает такие скрытые формы исламофобии, пока не стала читать статьи на англоязычных интерсекциональных феминистких сайтах. На этих сайтах о подобных вещах писали женщины, которые выросли в мусульманских семьях, и большинство этих авторов_ок были из семей мигрантов.
- Привычка здороваться всегда казалась мне дикой, но несколько раз я автоматически здоровалась с людьми на арабском языке.
- Иногда, пытаясь сформулировать свои мысли словами, я вспоминаю арабские слова и исламские религиозные термины, а не аналогичные русские выражения. Некоторые подобные слова, например, слово «ширк», которые можно перевести как «идолопоклонничество», стали частью моего активного словарного запаса. При этом стоит учитывать, что в моем активном словарном запасе нет некоторых распространенных в русском языке слов.
- Я бы скорее помогла абстрактному выходцу из стран Ближнего Востока, чем абстрактному русскому или украинцу.
- Несмотря на то, что я родилась в Донецке, политическая ситуация в странах Ближнего Востока мне намного интереснее, чем ситуация в ДНР.
- Несмотря на свои проблемы с языками, я хочу учить арабский язык. И он мне нравится намного больше, чем русский.
- Мой интерес к Ближнему Востоку может влиять на мой выбор одежды. И, если честно, куфия и шальвар-камиз (классическая мужская одежда в Пакистане и Афганистане) нравятся мне гораздо больше, чем мои обычные куртка, джинсы и шапка.
- Я могу с легкостью отличать культуры разных ближневосточных стран, даже различные этнические культуры внутри одной Восточной страны. Например, я могу объяснить, чем афганские узбеки отличаются от афганских пуштунов, но я не вижу разницы между культурой жителей Санкт-Петербурга и Донецка, несмотря на то, что практически все мои знакомые ее замечают.
- Я чувствую специфики всех Ближневосточных культур, которыми я интересовалась, и отношение к некоторым вещам в этих культурах кажется мне ближе и понятнее, чем отношение к этим же вещам на постсоветском пространстве.
- Мне легко писать от лица персонажей – выходцев из Афганистана, Саудовской Аравии или Сирии. Писать от их лица мне гораздо легче, чем от лица русских персонажей.
- При желании, во время переписки в интернете я могла бы притворяться выходцем из некоторых Ближневосточных государств. Мне было бы тяжело притворяться постоянно, но моих знаний и навыков хватило бы для притворства во время переписки в интернете с «фейкового» аккаунта.
Я могу продолжить список, но не вижу в этом смысла. Замечу только, что некоторые не очень значительные штуки, которые больше распространены в странах Ближнего Востока, чем у нас, были мне всегда ближе, чем их европейские вариации.
Например, мне всегда было удобнее сидеть на полу, поджав под себя ноги, чем сидеть на стуле, спустив ноги. Я часто сажусь на пол даже во время еды. Я часто сижу на полу в вагоне метро. Сейчас я пишу эту статью, сидя на полу и поджав под себя ноги – это мое обычное рабочее положение.
Теперь уже нельзя точно сказать, как я научилась так сидеть – догадалась ли я об этом в глубоком детстве сама, или увидела по телевизору, что так сидят представители какого-то этноса, в котором принято сидеть подобным образом, и решила принять такую позу. И, более того, это не имеет значение. Эта поза – моя, потому что мне она кажется наиболее удобной. И да, именно в такой позе принято сидеть во многих Ближневосточных странах, в которых я никогда не была, но которыми я интересуюсь.
Но подобных совпадений не так много. Именно поэтому я не считаю ни культуру какой-то конкретной Ближневосточной страны, ни культуру, сформированную из совокупности нескольких Ближневосточных мусульманских культур, своей.
То, что я, например, с легкостью замечаю ошибки журналистов в описании ситуации в Сирии, не делает меня носителем культуры какого-либо этноса, проживающего в Сирии. Для того, чтобы принадлежать к какой-либо культуре недостаточно хорошо ее понимать. Для того, чтобы принадлежать к какой-либо культуре недостаточно ее любить или ей интересоваться. На самом деле, вы можете даже ее ненавидеть.
Для того, чтобы принадлежать к какой-либо культуре необязательно хотеть к ней принадлежать.
Я американка не потому, что я захотела быть американкой. Я американка потому, что американские привычки, ценности и культурные особенности мне ближе, чем какие-либо другие.
Мне понадобилось признавать и принимать свою американскую культуру, потому что очень долго я не мыслила о себе в рамках существующих культур – я видела в любых культурах и в любой этнической принадлежности систему угнетения. Так что мне пришлось признать, что эта система будет существовать – вне зависимости от того, буду я замечать ее, или нет, и что я все равно буду американкой, даже если буду игнорировать этот факт. Моя культурная принадлежность сформирована в детстве, и с этим уже ничего не поделаешь.
Я была американкой задолго до того, как стала говорить, что моя культура «скорее американская».
Давайте рассмотрим, в чем именно это выражалось (и выражается до сих пор).
- Мне сложно определить, в чем именно выражается то, что я американка, примерно как людям, получившим и принявшим русскую социализацию, может быть сложно указать на то, что именно делает их русскими. Некоторые мои знакомые начали понимать, насколько они русские только когда долго жили за рубежом и видели, что в культуре других стран нет многих привычных для них мелочей. Это сильно напоминает мне мой опыт понимания американской культуры. Очень часто мне заявляют нечто вроде: «вот ты знаешь, в США есть такая странная штука», а после этого говорят мне о культурных особенностях, которые кажутся для меня совершенно естественными и понятными, и только тогда я понимаю, что в России этих культурных особенностей нет.
- Несмотря на языковой барьер, мне гораздо проще общаться с американцами, чем с русскими. Более того, когда мне надо начать говорить на какую-то тяжелую для меня тему, зачастую я вначале пишу о ней своим англоязычным знакомым, и только потом говорю об этом с русскими знакомыми.
- Когда я была христианкой и слушала много лекций о православии, в которых приводились примеры из русской жизни, мне казалось, что историю, написанную 2000 лет назад, перевели на китайский язык, адаптировали под жителей Китая и теперь требуют, чтобы я как-то примеряла это к своей жизни. При этом, когда я читала статьи либеральных протестантских пасторов и богословов из США, у меня возникало ощущение, что эти люди читали мои мысли. Наконец-то кто-то написал что-то на библейскую тему на понятном мне языке!
- Мне гораздо ближе статьи американских мусульман, чем, скажем, мусульман, которые живут в Сирии или Пакистане. С американскими мусульманами я ощущаю гораздо больше общего, чем с мусульманами, которые родились и прожили всю жизнь на Ближнем Востоке. И, конечно, с американскими мусульманами у меня явно больше общего, чем с большинством русских мусульман.
- Когда я стала интересоваться аутичной тематикой, переведенные с английского языка статьи мне были гораздо ближе и понятнее, чем статьи русскоязычных людей. Статьи российских авторов автоматически рассматривались мною либо как «статьи второго сорта», либо как статьи «вот этих инопланетян».
- Недавно я смотрела спектакль о принятии и непринятии гомосексуальности родителями гомосексуальных детей. Одна из моих первых мыслей во время просмотра была о том, что спектакль, в целом, неплохой, только мне хотелось бы увидеть что-то более приближенное к моей жизни, как в фильме «Молитва за Бобби» (американский фильм на схожую тематику). Когда я задумалась о том, что именно в спектакле показалось мне неблизким, я поняла, что он для меня слишком русский. У большинства героев русские имена, они живут в Москве, некоторые из них говорят про советскую социализацию родителей, в спектакле присутствуют элементы из российской повседневности. «Российскость» спектакля отвлекала меня от сюжета и добавляла в сюжет экзотики. Смотреть спектакль о России для меня то же самое, что смотреть спектакль об Испании или Китае.
- Я всегда воспринимала российские и советские фильмы и книги как «иностранные произведения». Я не могла воспринимать их как нечто приближенное к моей жизни, несмотря на то, что я жила в русской семье и мне пытались навязать российскую культуру.
- В американских книгах и фильмах, в которых показана Америка, я вижу отражение своей жизни. В них нет «экзотики» и мне не приходится при ознакомлении с произведением обращать внимание на то, что действия происходят в стране с другой культурой.
- Мне гораздо легче писать от лица персонажей-американцев, чем от лица русских персонажей, и даже от лица персонажей-выходцев с Ближнего Востока.
- Я не мыслю словами, но когда мне надо оформить свои мысли в слова, в русском языке мне зачастую не хватает многих слов и понятий из английского языка. И при этом мне кажется, что в русском языке слишком много лишних слов.
- Я училась понимать русскую культуру, сравнивая ее вначале с американской «белой» культурой, а потом с культурой афроамериканцев. Если бы не одна моя черная знакомая, которая почти всю жизнь прожила в США, многие вещи в русской культуре так и остались бы для меня непонятыми. (И это при том, что культуру черных американцев я поняла относительно недавно).
- Когда мне надо привести сравнения и провести исторические параллели, первое, что приходит мне в голову – это факты из американской истории. Второе – факты из новейшей истории Ближневосточных стран. Об СССР и России вспоминаю только после того, как переберу в своей голове уйму фактов из мировой истории и мировой литературы.
- Мне легко понять, как человек может быть патриотом США. Мне понятна распространенная американская патриотическая риторика, основанная на том, что «у вас есть права». Но при этом мне тяжело понять, как можно быть патриотом России или Украины, и непонятна русская патриотическая риторика, которая зачастую сводится к тому, что мы родились «на этой великой земле».
- «Американская» риторика о защите прав меньшинств и их постоянные ссылки к законодательству и конституции мне гораздо понятнее, чем российские «понятия» и «мораль».
- Я выросла в семье с очень советскими и в чем-то даже социалистическими взглядами, но при этом мне всегда было понятно отношение к торговле и к бизнесу, существующее в американской культуре.
- Мне понятно отношение к личностным границам в американской культуре, и отсутствие привычки навязывать другим людям (в том числе родственникам) свою помощь, которая есть у многих русских. При этом американское невмешательство в чужие дела и ненавязчивость мои родственники и знакомые часто называли «безразличием» и «черствостью».
- Мне всегда были понятны различные «американские» особенности семейной жизни, которые неприняты в русской культуре: например то, что после 18 лет или 21 года (в зависимости от штата) дети живут отдельно от родителей, то, что дети могут подрабатывать или получать деньги за работу по дому, секс до свадьбы и другие вещи, которые казались дикостью моим русским знакомым и членам семьи.
- У меня есть кое-какие «американские» привычки, которые появились у меня не потому, что это часть американской культуры, а просто потому, что они мне удобны.
Например, когда приходится есть с ножом и вилкой (чего я очень не люблю), я, в отличие от членов моей семьи, ем «на американский манер», а не «по-европейски».
Этот список тоже можно продолжить, но, думаю, я перечислила достаточно много вещей.
***
Подводя итоги этих двух списков, я хочу заметить, что, несмотря на то, что я могу называть исламскую культуру или некую «общую» культуру Ближневосточных стран своей «второй культурой», она не является моей в полном смысле этого слова. Она является моим специальным интересом, и я научилась ее понимать так, как я никогда не понимала и, вероятнее всего, не пойму русскую или украинскую культуру.
Разница между моим пониманием культур многих стран Ближнего Востока и моим пониманием американской культуры такая же, как разница между моим умением высчитывать проценты и умением различать черный и белый цвет.
Культуру Ближнего Востока я научилась понимать так же, как я научилась вычислять проценты. Сейчас я могу вычислять проценты очень быстро, но я делаю это не автоматически, и этот навык воспринимается как нечто заученное.
Я умела различать черный и белый цвет с самого детства – и я не помню того момента, когда впервые осознала, что, оказывается, черный цвет не похож на белый. Я различаю цвета автоматически, даже не задумываясь об этом. Примерно так же автоматически я понимаю многие особенности американской культуры. Мне не приходится задумываться и сравнивать для того, чтобы понять эти особенности. Я понимала их по отдельности, когда я еще не идентифицировала их как особенности американской культуры, и не называла себя американкой.
Мне кажется, что я понимала эти особенности всегда, хотя, конечно, культура не является врожденной. Некоторые элементы культуры я переняла в раннем детстве, потому что они показались мне проще и понятнее аналогичных элементов русской культуры, а некоторые элементы я «изобрела» самостоятельно, не зная, что есть страна, где подобные идеи и привычки уже существуют и являются нормой.