Айман Экфорд: "Пример Стокгольмского синдрома"

Думаю, многие из вас слышали о Стокгольмском синдроме. Большинство специалистов считает, что это - своеобразная форма защиты, свойственная большинству людей. Психика этих людей неспособна постоянно находиться в состоянии борьбы и напряжения. Ощущение того, что насилие незаслуженно, и ничего нельзя поделать, причиняет человеку слишком много боли, и поэтому психика «сдается», ломается (или, возможно, переходит в режим «экономии энергии»), и сильная эмоциональная привязанность к обидчику занимает место состояния бессмысленного сопротивления. Из-за этой привязанности человек склонен идти на уступки, предположительно, тем самым подвергая себя меньшей опасности. Возможно, это удачная «стратегия» в случае кратковременной опасности, но проблема в том, что Стокгольмский синдром гораздо чаще срабатывает в продолжительных отношениях, в том числе и семейных, и из-за этого многие люди, сами того не желая, ухудшают свою жизнь, отказываясь разорвать отношение с абьюзивными родственниками.

Я хочу рассказать вам о случае, который очень хорошо показывает, на что может быть похож Стокгольмский синдром в семье.

Дело было в поезде Санкт-Петербург — Новороссийск. В плацкартном вагоне ехала супружеская пара. Жена была очень маленького роста, полненькая и неуклюжая. По неизвестному стечению обстоятельств у нее был билет на верхнюю полку, но она была настолько низенькой, что не могла самостоятельно туда залезть, чем ее муж явно пользовался.
Он ворчал на жену, когда она просила его помочь ей спустится вниз, чтобы поесть.
- Ты постоянно ешь! Ниче, потерпишь, - кричал он. - Ты и так толстая.
Когда же он, наконец, позволил ей пообедать внизу, он стал ругать ее за то, что она после обеда хотела вернуться на свою полку.
- Ты же хотела попасть вниз. Тебе не угодишь!

Уже это показалось мне крайне неприятным, несправедливым и эйблистским поведением, но дальнейшее поразило меня еще больше.

Когда женщине стало холодно, она попросила мужа закрыть окно, но вместо того, чтобы вежливо объяснить супруге, что ему будет слишком душно и плохо в не проветриваемом помещении, муж принялся орать на женщину и советовать ей «просто прикрыть ноги». И чем больше несчастная пыталась объяснить ему, что это не помогает, тем сильнее он на нее орал.

Устав лежать без дела, жена попросила мужа дать ей ее планшет. Муж неохотно протянул ей iPad, но как только жена начала смеяться, увидев что-то на экране, он стал угрожать, что отнимет у нее ее же вещь. Конечно, физически он мог это сделать — она была слишком низенькой и слишком слабой, чтобы помешать ему. Но имел ли он на это право? Разумеется, нет. Это была ее собственность. И она не делала с ней ничего противозаконного.
Именно это она и пыталась ему объяснить, но это только ухудшило ситуацию, потому что муж перешел к угрозам физического насилия.
Он постоянно угрожал жене ее избить.
Когда она отказывалась отдать ему свой планшет.
Когда она уронила с верхней полки журнал.
Когда она не хотела дожидаться внизу, когда закончится санитарная зона и откроется туалет, и просила его о помощи, потому что хотела полежать на своей полке, а потом, после открытия туалета, снова спуститься вниз.
Обычные люди постоянно смеются, роняют вещи и передвигаются по вагону без каких-либо последствий, но из-за ее роста ей это было запрещено. Муж смог ей это запретить, потому что он был сильнее.

Несколько раз он ее ударил, но никто не вмешался. Никто не стал звать проводника. Никто не угрожал обратиться в полицию. Вероятно, люди считали происходящее личным делом семьи, и особо не приглядывались к сваре супругов.

Но еще более странно то, что сама жена не старалась добиться защиты со стороны окружающих ее людей. Вначале я решила, что она просто слишком напугана, слишком сильно зависит от мужа и настолько часто оказывалась в подобных ситуациях, что не верит, что ее положение может улучшиться.

Но потом я поняла, что она не считает положение, в котором она оказалась, несправедливым.
Она была на стороне мужа.
Она тянулась к нему. Ей не нравилось, когда он надолго уходил из вагона во время остановок поезда — даже когда его присутствие ей бы только мешало.
Я слышала, как она признавалась мужу в любви. Она спрашивала мужа, любит ли он ее, и мне показалось, что ответ был для нее важен. И когда он сказал ей, что она является его «любимой и единственной», она была счастлива.

Создавалось ощущение, что она не хочет, чтобы к ней относились справедливо. Она хочет быть любима мужем-абьюзером, и хочет быть рядом с ним. Именно это и показалось мне проявлением Стокгольмского синдрома. Но даже если я ошиблась с диагнозом (который я не решусь ставить, потому что я не психиатр), в этой ее любви к нему было что-то нездоровое и пугающее.

***
Я неправильно пересказала эту историю, намеренно внеся в нее изменения. И самое важное изменение заключается в том, что это не история мужа-неинвалида и жены-инвалида. Это история мамы и пятилетней дочки. Это не совсем точный пересказ событий, но, надеюсь, я добилась главного — вы стали критиковать агрессора прежде, чем узнали, кто он.
Я решила, что если я просто опишу отношения между абьюзивной матерью и любящим ее ребенком, вы не увидите в этом ничего неправильного.

Детям навязывают, что они обязаны любить своих родителей, какими бы они ни были, даже если родители проявляют столько насилия, что в любом другом случае (например, если бы речь шла о супругах), подобную любовь посчитали бы проявлением Стокгольмского синдрома.
Похоже, согласно доминирующим представлениям о воспитании, психологическая травма детей является чем-то нормальным, и никого не волнуют ее последствия.

Но почему? Почему общество навязывает детям, что с ними можно плохо обращаться? К чему это приводит в будущем? Я довольно часто натыкалась на случаи, когда многие дети, особенно девочки, переносят эти отношения на взрослую жизнь и находят себе абьюзивных партнеров, потому что не верят, что они достойны лучшего, не знают других видов отношений, и привыкли любить тех, кто причиняет им боль. Они склонны идти на уступки и склонны подчиняться, потому что этого от них требовали с детства. И им очень сложно избежать травмирующих и опасных ситуаций — потому что родители создавали им подобные проблемы всю жизнь, а общество было на стороне родителей.

Но не является ли подобная идеализация родительства такой же опасной штукой, какой является идеализация брака в консервативном обществе?

И почему вместе с родительским статусом люди получают право на плохое обращение с другим человеком?

Почему общество считает допустимым издевательство над беззащитным ребенком, но, чаще всего, не поощряет аналогичное издевательство над беззащитным взрослым? Почему первая рассказанная мною история, по мнению многих современных людей, является историей сексизма, эйблизма и насильственных отношений, а вторая история является историей обычного воспитания?