1)
«Некоторым сексуальность, возможно, представляется не слишком важным предметом, чем-то вроде легкомысленного ухода от таких более критических проблем, как бедность, война, болезни, расизм, голод или угроза ядерной войны».
Цитата, которую я привела выше – второе предложение в работе Гейл Рубин «Размышляя о сексе: заметки о радикальной теории сексуальных политик». В тексте анализируется отношение к вопросу сексуальности и «сексуальных девиаций» в Америке 70-х годов, и во многом этот анализ очень актуален для современной России. Я не буду проводить параллели между различными ситуациями и проблемами, описанными в тексте, я хочу лишь обратить внимание на эту идею о менее важных проблемах. Сейчас многие люди в нашей стране говорят о том, что проблемы сексуальности – недостаточно важные проблемы. Но так ли это?
В тексте много сказано о том, что необходимость этого «легкомысленного ухода» от «более реальных» проблем к теме сексуальности существует во многом благодаря очень даже реальным и не «легкомысленным» притеснениям вполне конкретных людей. В эпиграфе первой части этого текста приведена цитата о жуткой практике прижигания каленым железом половых органов маленьких девочек. Западные психиатры советовали родителям таким образом «вылечивать» своих дочерей от мастурбации.
Можно ли сказать, что то, что специалисты настаивали на том, чтобы родители дали согласие на пытку детей, было менее важной проблемой, чем проблема голода в других семьях? Может ли в данном случае одна проблема быть более важной, чем другая? И если да, то для кого она будет «менее важной»?
Безусловно, для девочек, которых мучили в кабинетах врачей, их боль была важнее, чем то, что голод других, незнакомых детей. Для родителей, которые согласились на подобную зверскую практику, здоровье их дочерей (в том смысле, в котором они понимали значение слова «здоровье») было, вероятнее всего, важнее проблем других детей. Они вряд ли стали бы мучить своих дочек ради чужих детей.
И я уверена, что когда некоторые из этих родителей позже осознали, насколько опасным, бессмысленным и рискованным процедурам они подвергали своих дочерей, это осознание мучило их сильнее, чем все переговоры вашингтонских политиков о расположении ракет в период Холодной войны.
Белого подростка- гея, которого родители выгнали из дома за то, что он гей, отношение общества к гомосексуальности, вероятнее всего, волнует сильнее, чем расизм.
Практически каждую мать школьные проблемы ее детей волнуют больше, чем эпидемия вируса эболы в Африке.
А неурожай волнует жителей российских деревень сильнее, чем Израиле- Палестинский конфликт.
Большинство людей чаще всего думают не о том, насколько определенная проблема опасна для человечества, а о том, насколько эта проблема опасна для их собственного благополучия. И это совершенно нормально. Так устроено восприятие большинства людей.
Чаще всего люди признают право других людей прежде всего думать о своей собственной жизни, здоровье и благополучии. Но это право признается не за всеми людьми.
2).
- Сейчас есть более серьезные проблемы, чем ваши ЛГБТ, - так пишут мне мои знакомые.
Вначале я думала, что эти люди просто не понимают, что другие могут воспринимать свои проблемы как более важные. Примерно как маленький ребенок может не понимать, что мама устала, если сам ребенок счастлив и полон энергии. Логика проста. Как другие люди могут чувствовать не то, что чувствую я? Как других людей может волновать то, что не волнует меня?
Я действительно верила в то, что мне задают подобные вопросы те люди, которым нужны подробные объяснения.
И я пыталась предоставить логически обоснованное объяснение тем немногочисленным знакомым, которые продолжали мне писать нечто вроде: «ты придаешь слишком большое значение этим ЛГБТ». Но мои объяснения не могли их переубедить. Я думала, что проблема в моей аргументации, что это я недостаточно хорошо подбираю слова.
А потом я увидела реакцию некоторых людей на убийство аутичной девочки ее матерью. Это была реакция совершенно незнакомых мне людей, комментаторов на одном из новостных сайтов.
Они писали о «таких людях».
Думаю, вы знаете, кто эти «такие люди». Дело в том, что «такими людьми» называют не только «сексуальных девиантов». Так часто говорят об инвалидах, об «особых детях», о тех, кто вышел из тюрьмы, о мигрантах, о трансгендерах… Такие люди – это те, о ком принято говорить шепотом, потому что они слишком «не такие». И именно то, что к «таким людям» относят аутистов, помогло мне понять, почему некоторые проблемы считают «легкомысленным уходом от более важной темы», в то время как другие проблемы, от которых страдает меньшее число людей, считают серьезными.
Комментаторы новостной заметки об убийстве аутичного ребенка писали о том, что подобные убийства нормальны, что, разумеется, мать может убить такого ребенка, если государство оказывает ей недостаточную поддержку. Кто-то написал о том, что такие дети опасны. И о том, что у государства есть другие, более важные проблемы, чем их жизни.
И тогда я поняла – проблема была не в том, что люди не понимают, а в том, что они не хотят понимать.
Мои догадки подтвердились, когда вскоре я увидела подобные комментарии под сообщением о самоубийстве гомосексуального подростка.
«Некоторым сексуальность, возможно, представляется не слишком важным предметом, чем-то вроде легкомысленного ухода от таких более критических проблем, как бедность, война, болезни, расизм, голод или угроза ядерной войны».
Цитата, которую я привела выше – второе предложение в работе Гейл Рубин «Размышляя о сексе: заметки о радикальной теории сексуальных политик». В тексте анализируется отношение к вопросу сексуальности и «сексуальных девиаций» в Америке 70-х годов, и во многом этот анализ очень актуален для современной России. Я не буду проводить параллели между различными ситуациями и проблемами, описанными в тексте, я хочу лишь обратить внимание на эту идею о менее важных проблемах. Сейчас многие люди в нашей стране говорят о том, что проблемы сексуальности – недостаточно важные проблемы. Но так ли это?
В тексте много сказано о том, что необходимость этого «легкомысленного ухода» от «более реальных» проблем к теме сексуальности существует во многом благодаря очень даже реальным и не «легкомысленным» притеснениям вполне конкретных людей. В эпиграфе первой части этого текста приведена цитата о жуткой практике прижигания каленым железом половых органов маленьких девочек. Западные психиатры советовали родителям таким образом «вылечивать» своих дочерей от мастурбации.
Можно ли сказать, что то, что специалисты настаивали на том, чтобы родители дали согласие на пытку детей, было менее важной проблемой, чем проблема голода в других семьях? Может ли в данном случае одна проблема быть более важной, чем другая? И если да, то для кого она будет «менее важной»?
Безусловно, для девочек, которых мучили в кабинетах врачей, их боль была важнее, чем то, что голод других, незнакомых детей. Для родителей, которые согласились на подобную зверскую практику, здоровье их дочерей (в том смысле, в котором они понимали значение слова «здоровье») было, вероятнее всего, важнее проблем других детей. Они вряд ли стали бы мучить своих дочек ради чужих детей.
И я уверена, что когда некоторые из этих родителей позже осознали, насколько опасным, бессмысленным и рискованным процедурам они подвергали своих дочерей, это осознание мучило их сильнее, чем все переговоры вашингтонских политиков о расположении ракет в период Холодной войны.
Белого подростка- гея, которого родители выгнали из дома за то, что он гей, отношение общества к гомосексуальности, вероятнее всего, волнует сильнее, чем расизм.
Практически каждую мать школьные проблемы ее детей волнуют больше, чем эпидемия вируса эболы в Африке.
А неурожай волнует жителей российских деревень сильнее, чем Израиле- Палестинский конфликт.
Большинство людей чаще всего думают не о том, насколько определенная проблема опасна для человечества, а о том, насколько эта проблема опасна для их собственного благополучия. И это совершенно нормально. Так устроено восприятие большинства людей.
Чаще всего люди признают право других людей прежде всего думать о своей собственной жизни, здоровье и благополучии. Но это право признается не за всеми людьми.
2).
- Сейчас есть более серьезные проблемы, чем ваши ЛГБТ, - так пишут мне мои знакомые.
Вначале я думала, что эти люди просто не понимают, что другие могут воспринимать свои проблемы как более важные. Примерно как маленький ребенок может не понимать, что мама устала, если сам ребенок счастлив и полон энергии. Логика проста. Как другие люди могут чувствовать не то, что чувствую я? Как других людей может волновать то, что не волнует меня?
Я действительно верила в то, что мне задают подобные вопросы те люди, которым нужны подробные объяснения.
И я пыталась предоставить логически обоснованное объяснение тем немногочисленным знакомым, которые продолжали мне писать нечто вроде: «ты придаешь слишком большое значение этим ЛГБТ». Но мои объяснения не могли их переубедить. Я думала, что проблема в моей аргументации, что это я недостаточно хорошо подбираю слова.
А потом я увидела реакцию некоторых людей на убийство аутичной девочки ее матерью. Это была реакция совершенно незнакомых мне людей, комментаторов на одном из новостных сайтов.
Они писали о «таких людях».
Думаю, вы знаете, кто эти «такие люди». Дело в том, что «такими людьми» называют не только «сексуальных девиантов». Так часто говорят об инвалидах, об «особых детях», о тех, кто вышел из тюрьмы, о мигрантах, о трансгендерах… Такие люди – это те, о ком принято говорить шепотом, потому что они слишком «не такие». И именно то, что к «таким людям» относят аутистов, помогло мне понять, почему некоторые проблемы считают «легкомысленным уходом от более важной темы», в то время как другие проблемы, от которых страдает меньшее число людей, считают серьезными.
Комментаторы новостной заметки об убийстве аутичного ребенка писали о том, что подобные убийства нормальны, что, разумеется, мать может убить такого ребенка, если государство оказывает ей недостаточную поддержку. Кто-то написал о том, что такие дети опасны. И о том, что у государства есть другие, более важные проблемы, чем их жизни.
И тогда я поняла – проблема была не в том, что люди не понимают, а в том, что они не хотят понимать.
Мои догадки подтвердились, когда вскоре я увидела подобные комментарии под сообщением о самоубийстве гомосексуального подростка.
Комментарии эти были такого рода: «Зачем писать об этих ЛГБТ?
Зачем упоминать, что ребенок был гомосексуалом? Писать об этом – значит
отвлекать внимание общества от более важных вопросов! Неужели у нас других
проблем нет?».
3)
Какие вопросы могут быть более важные, чем те, от которых зависит жизнь конкретных, реально существующих людей?
Комментаторы никогда не написали бы подобного об убийстве обычного, не аутичного ребенка, своею матерью. Они не написали бы, что у общества есть более важные проблемы, чем спасение жизней трехлетних девочек.
Комментаторы никогда не написали бы подобное, если бы гомосексуальный подросток, покончивший с собой, умер бы от вируса эболы. Они не стали бы говорить, что у нас есть более важные проблемы, чем предотвращение эпидемии эболы.
При этом в России от эболы погибло явно меньше людей, чем от гомофобии, и угроза эпидемии эболой гораздо менее серьезная, чем угроза дальнейшего распространения гомофобии.
В своей работе Рубин пишет о том, что в нынешнем обществе «люди, кажется, впали в опасное помешательство на предмете сексуальности», и что: «Дискуссии о сексуальном поведении зачастую становятся механизмами устранения социальных напряжений и разрядки присущей им эмоциональной интенсивности».
То есть, фактически, это подтверждает мою догадку о том, что люди считают «менее важными проблемами» проблемы тех, кто больше всего стигматизирован, и чьи проблемы чаще всего используются для социальной разрядки и оправдания преступлений.
«Менее важные проблемы» - это проблемы таких людей. Именно их проблемы чаще всего называют «недостаточно важными» и «легкомысленным уходом от более серьезных проблем». И вопросы стигмы, существующие вокруг сексуальности во многом похожи на стигмы, которые существуют вокруг психических диагнозов, одним из которых принято считать аутизм. Существует целый ряд стереотипов о людях с ментальной и когнитивной инвалидностью, касающихся их предполагаемой агрессивности и опасности для общества. Как я упоминала выше, некоторые люди оправдывали убийство трехлетней аутичной девочки тем, что считали ее «потенциально опасной». Мне не раз доводилось слышать о том, что аутичные люди якобы не имеют чувств, или что они не могут сочувствовать и сопереживать другим людям. Чаще всего подобные заявления появляются в дискурсах, в которых умение сочувствовать равноценно человечности. Американские и Европейские СМИ неоднократно приписывали психические диагнозы, в том числе аутизм и синдром Аспергера, серийным убийцам еще до официальной психиатрической экспертизы. Чаще всего сообщения об этих приписываемых диагнозах официальной экспертизой были опровергнуты, но это происходило уже тогда, когда новость о «диагнозе» распространялась в прессе и широкая публика с ней уже ознакомилась.
Миф об агрессивности аутистов и об агрессивности «психов» в целом используется для оправданий правонарушений – начиная от незаконных действий полиции по отношению к людям с ментальной инвалидностью и заканчивая правонарушениями, которые, по сути, являются дискриминацией (оправдание незаконных увольнений, нежелание расследовать случаи насилия по отношению к аутистам и другим людям с психическими диагнозами, потому что они, якобы, «сами виноваты»). Психический диагноз человека часто становился оправданием не только для бездействия властей в случае правонарушения, а и для дискредитации позиции этого человека. Во многих тоталитарных обществах психические диагнозы использовались для дискредитации мнения определенных лиц (например, правозащитников, активистов за гражданские права, религиозных меньшинств, оппозиционеров и т.п.). Выставить представителей определенной группы опасными и ничего не понимающими «психами» - очень действенный способ для ее полной дискредитации, для обесценивания интересов ее представителей и даже для создания «внутреннего врага» внутри общества. То, что многие гомофобы упорно стараются выставить гомосексуалов психически больными людьми – явный тому пример. В таких случаях гомофобия становится частью более широкой психофобии. И этот метод используется не только по отношению к гомосексуалам, а и по отношению к другим сексуальным меньшинствам.
И при этом особо уязвимыми группами являются те, кто одновременно считается в данном обществе «сексуальным извращенцем» и имеет ментальную/интеллектуальную/когнитивную инвалидность.
4)
Именно поэтому я так часто говорю об ЛГБТ-аутистах.
Когда общество говорит о «более важных проблемах», чем проблемы определенной группы населения, особенно когда люди говорят об этом самим представителям данной группы населения, то это признак того, что стоит обратить внимание именно на эти самые «менее важные проблемы». И в первую очередь об этом стоит подумать тем, кого эти проблемы касаются, потому что эти слова о «менее важных проблемах» означают, что помощи ждать неоткуда. И если какой-то категории людей, которую стигматизируют и дискриминируют, заявляют, что ее проблемы менее важные, то это значит, что ей придется доказывать обратное. И пока эта категория населения не научится отстаивать свои права, и прежде всего, свое право на существование, то ее проблемы так и останутся «менее важными».
Меня, как и многих других людей, больше беспокоют проблемы таких же людей, как я сама.
Убийства аутичных и ЛГБТ-людей меня волнуют сильнее, чем распил государственного бюджета Российской Федерации или международные конфликты. Я понимаю, что вышеперечисленные проблемы затронут большее количество людей, чем проблемы аутистов и проблемы ЛГБТ. Но это автоматически означает, что на их решения будет затрачено больше усилий. Выбирать приоритетную задачу исходя из принципа «скольких человек она затронет» - задача правительственных служб в критических ситуациях, а не задача активистов. Это даже не задача правительства в «нормальной» ситуации. И это точно не моя задача.
3)
Какие вопросы могут быть более важные, чем те, от которых зависит жизнь конкретных, реально существующих людей?
Комментаторы никогда не написали бы подобного об убийстве обычного, не аутичного ребенка, своею матерью. Они не написали бы, что у общества есть более важные проблемы, чем спасение жизней трехлетних девочек.
Комментаторы никогда не написали бы подобное, если бы гомосексуальный подросток, покончивший с собой, умер бы от вируса эболы. Они не стали бы говорить, что у нас есть более важные проблемы, чем предотвращение эпидемии эболы.
При этом в России от эболы погибло явно меньше людей, чем от гомофобии, и угроза эпидемии эболой гораздо менее серьезная, чем угроза дальнейшего распространения гомофобии.
В своей работе Рубин пишет о том, что в нынешнем обществе «люди, кажется, впали в опасное помешательство на предмете сексуальности», и что: «Дискуссии о сексуальном поведении зачастую становятся механизмами устранения социальных напряжений и разрядки присущей им эмоциональной интенсивности».
То есть, фактически, это подтверждает мою догадку о том, что люди считают «менее важными проблемами» проблемы тех, кто больше всего стигматизирован, и чьи проблемы чаще всего используются для социальной разрядки и оправдания преступлений.
«Менее важные проблемы» - это проблемы таких людей. Именно их проблемы чаще всего называют «недостаточно важными» и «легкомысленным уходом от более серьезных проблем». И вопросы стигмы, существующие вокруг сексуальности во многом похожи на стигмы, которые существуют вокруг психических диагнозов, одним из которых принято считать аутизм. Существует целый ряд стереотипов о людях с ментальной и когнитивной инвалидностью, касающихся их предполагаемой агрессивности и опасности для общества. Как я упоминала выше, некоторые люди оправдывали убийство трехлетней аутичной девочки тем, что считали ее «потенциально опасной». Мне не раз доводилось слышать о том, что аутичные люди якобы не имеют чувств, или что они не могут сочувствовать и сопереживать другим людям. Чаще всего подобные заявления появляются в дискурсах, в которых умение сочувствовать равноценно человечности. Американские и Европейские СМИ неоднократно приписывали психические диагнозы, в том числе аутизм и синдром Аспергера, серийным убийцам еще до официальной психиатрической экспертизы. Чаще всего сообщения об этих приписываемых диагнозах официальной экспертизой были опровергнуты, но это происходило уже тогда, когда новость о «диагнозе» распространялась в прессе и широкая публика с ней уже ознакомилась.
Миф об агрессивности аутистов и об агрессивности «психов» в целом используется для оправданий правонарушений – начиная от незаконных действий полиции по отношению к людям с ментальной инвалидностью и заканчивая правонарушениями, которые, по сути, являются дискриминацией (оправдание незаконных увольнений, нежелание расследовать случаи насилия по отношению к аутистам и другим людям с психическими диагнозами, потому что они, якобы, «сами виноваты»). Психический диагноз человека часто становился оправданием не только для бездействия властей в случае правонарушения, а и для дискредитации позиции этого человека. Во многих тоталитарных обществах психические диагнозы использовались для дискредитации мнения определенных лиц (например, правозащитников, активистов за гражданские права, религиозных меньшинств, оппозиционеров и т.п.). Выставить представителей определенной группы опасными и ничего не понимающими «психами» - очень действенный способ для ее полной дискредитации, для обесценивания интересов ее представителей и даже для создания «внутреннего врага» внутри общества. То, что многие гомофобы упорно стараются выставить гомосексуалов психически больными людьми – явный тому пример. В таких случаях гомофобия становится частью более широкой психофобии. И этот метод используется не только по отношению к гомосексуалам, а и по отношению к другим сексуальным меньшинствам.
И при этом особо уязвимыми группами являются те, кто одновременно считается в данном обществе «сексуальным извращенцем» и имеет ментальную/интеллектуальную/когнитивную инвалидность.
4)
Именно поэтому я так часто говорю об ЛГБТ-аутистах.
Когда общество говорит о «более важных проблемах», чем проблемы определенной группы населения, особенно когда люди говорят об этом самим представителям данной группы населения, то это признак того, что стоит обратить внимание именно на эти самые «менее важные проблемы». И в первую очередь об этом стоит подумать тем, кого эти проблемы касаются, потому что эти слова о «менее важных проблемах» означают, что помощи ждать неоткуда. И если какой-то категории людей, которую стигматизируют и дискриминируют, заявляют, что ее проблемы менее важные, то это значит, что ей придется доказывать обратное. И пока эта категория населения не научится отстаивать свои права, и прежде всего, свое право на существование, то ее проблемы так и останутся «менее важными».
Меня, как и многих других людей, больше беспокоют проблемы таких же людей, как я сама.
Убийства аутичных и ЛГБТ-людей меня волнуют сильнее, чем распил государственного бюджета Российской Федерации или международные конфликты. Я понимаю, что вышеперечисленные проблемы затронут большее количество людей, чем проблемы аутистов и проблемы ЛГБТ. Но это автоматически означает, что на их решения будет затрачено больше усилий. Выбирать приоритетную задачу исходя из принципа «скольких человек она затронет» - задача правительственных служб в критических ситуациях, а не задача активистов. Это даже не задача правительства в «нормальной» ситуации. И это точно не моя задача.