1.
Представьте, что вы — взрослый солидный человек мужского пола.
Представьте, что вы вынуждены жить в чужой стране. Вы возвращаетесь домой с работы, никого не трогаете — просто идете по улице, и тут к вам подходит какая-то женщина, и начинает обвинять вашу страну и весь ваш народ во всех бедах своей родины. Совершенно необоснованно. Просто так.
Представьте, что вы идете в миграционную службу, и по пути незнакомый мужчина подходит к вам и прямо заявляет, что народ, к которому принадлежали ваши предки и с чьей историей вы себя долго ассоциировали — народ-паразит, что вы должны «возвращаться к корням» той культуры, к которой вы никогда не принадлежали, и всячески дает понять, что вы можете быть в безопасности в этой стране только если примете чужую и непонятную для вас культуру.
Как бы вы оценили ситуацию в стране, в которой подобное может происходить? Как бы вы охарактеризовали слова прохожих?
Представьте, что вы — взрослый солидный человек мужского пола.
Представьте, что вы вынуждены жить в чужой стране. Вы возвращаетесь домой с работы, никого не трогаете — просто идете по улице, и тут к вам подходит какая-то женщина, и начинает обвинять вашу страну и весь ваш народ во всех бедах своей родины. Совершенно необоснованно. Просто так.
Представьте, что вы идете в миграционную службу, и по пути незнакомый мужчина подходит к вам и прямо заявляет, что народ, к которому принадлежали ваши предки и с чьей историей вы себя долго ассоциировали — народ-паразит, что вы должны «возвращаться к корням» той культуры, к которой вы никогда не принадлежали, и всячески дает понять, что вы можете быть в безопасности в этой стране только если примете чужую и непонятную для вас культуру.
Как бы вы оценили ситуацию в стране, в которой подобное может происходить? Как бы вы охарактеризовали слова прохожих?
Ситуацию из примера большинство людей посчитали бы ужасной. У них возникли бы самые разные ассоциации - с нацистской Германией, режимом Талибана в Афганистане, апартеидом в ЮАР, или хотя бы с законами Джима Кроу на Юге США в середине 20-го века.
А слова прохожих, безусловно, являются речами ненависти.
Эти примеры я взяла из своей жизни. Я написала о том, что значит быть американкой еврейского происхождения, живя в России. Но это проблема не только России.
Проблема в том, что все эти описания кажутся ужасными, когда они касаются взрослых солидных людей — особенно гендерно-конформных мужчин.
Но если речь идет о детях и подростках, или о взрослых, которые выглядят как подростки — то всем на это плевать. Пока дискриминация не касается солидных мужчин, или, хотя бы, взрослых мужчин и женщин — никому нет дела.
2.
У подростков нет права на национальную и культурную идентичность.
Речи ненависти по отношению к «нерусским» подросткам люди даже могут посчитать «обучением» и «попыткой помочь ассимилироваться».
Когда незнакомый мужик узнал, что я — частично еврейка, и заявил, что «евреи — народ-паразит», он был со мной очень мягок. Это был вежливый солидный мужчина среднего возраста, и многие бы сказали, что он желал мне только добра. Вероятно, он действовал из лучших побуждений — он пытался «воспитать» меня, потому что принял меня за ребенка.
Ему было наплевать на то, что русская культура мне совершенно не близка, и я большую часть жизни ассоциирую себя с еврейской историей. Ему (и всем, кто его бы поддержал) было наплевать на мои чувства, потому что я выгляжу как ребенок — а значит, по определению не могу быть человеком с собственными предпочтениями и с собственной идентичностью. В культуре считается, что подростки очень податливы, что их взгляды легко изменить, что их можно учить, как жить — поэтому он и пытался изменить меня. Он никогда не вел бы себя подобным образом со взрослым евреем.
Недавно произошла еще одна похожая ситуация. На этот раз незнакомая женщина, которая приняла меня за школьницу, решила со мной «поболтать», и рассказывала мне о том, как она ненавидит США. Конечно, она не знала, что я американка. Но даже если бы и знала... я не уверена, что это что-то бы изменило. Как и тот незнакомец, она, вероятно, считала, что она может «переучивать» молодежь.
То, что в случае взрослого человека посчитали бы речами ненависти, в моем случае считают просто безопасной «попыткой поболтать».
3.
То, что у подростков нет права на национальную и культурную идентичность, практически закреплено на законодательном уровне.
Снова представьте себя солидным взрослым мужчиной.
Представьте, что вас просят написать статью о том, какими героями были те, кто убивал и пытал тот самый народ, чью историю вы считаете своей... И что ваша критика этого задания не принимается — от вас ждут подчинения. Если вы не напишете эту статью, то вас ждут крайне негативные последствия, которые могут даже негативно сказаться на вашем материальном и рабочем положении, и на вашей домашней обстановке.
Представьте: вы работаете в организации, в которой ваш руководитель половину времени рабочих совещаний тратит на то, чтобы рассказывать всем заговоры про вашу страну, демонизировать вашу культуру и обвинять ваших сограждан во всех бедах мира.
Что вы сделаете? Уволитесь? Уедете из этой страны? Будете жаловаться?
Я пережила все это, но у меня не было возможности сделать что-то подобное.
То, что я описала выше, я пережила в школе и в ВУЗе. И хоть из ВУЗа я, в конце концов, ушла — у меня не было права уйти из школы. Я не могла выбрать другую школу или перейти на домашнее обучение. Я не могла пожаловаться на своих преподавателей. Я не могла сообщить о том, что нас пичкают откровенной пропагандой (которую, кстати, можно классифицировать как «разжигание межнациональной розни»), потому что у учеников нет никаких механизмов давления на преподавателей. Нет никаких организаций, защищающих школьников и студентов, принадлежащих к меньшинствам (а если и есть, о них практически никто не знает). Нет никаких горячих линий, волонтеров-юристов, готовых помочь, специальных форм на сайте министерства образования, которые можно было бы заполнить, чтобы оставить жалобу. Нет никаких «профсоюзов» для школьников. Потому что права детей и подростков никого не волнуют. Тем более их право на самоопределение, которым часто жертвуют во имя патриотического воспитания.
Так что я была вынуждена терпеть все эти теории заговора, которые мой ВУЗовский преподаватель по математике каждую пару рассказывал о США. Я была вынуждена терпеть противопоставление «мы» и «они», хотя я явно ассоциировала себя с американцами, потому что... потому что я и есть американка. Возможно, я должна была попросить его перестать меня оскорблять, и выйти из аудитории. Но, думаю, это могло бы крайне негативно сказаться на моем нахождении в университете.
В школе все, конечно же, было хуже. Если бы я ушла с урока, я бы имела дело не только с прямыми последствиями своих действий, а и с проблемами дома. К тому же, как говорилось выше, я не могла сама сменить школу — а даже если бы и могла, в другой школе меня ждало бы то же самое.
Поэтому, когда учителя и одноклассники говорили о Тарасе Бульбе из одноименной книги как о примере героизма, я была вынуждена молча это слушать.
В книге он и другие казаки издевались над евреями и участвовали в еврейском погроме, и все это проигнорировали. Еврейский погром в «Тарасе Бульбе» был показан как что-то смешное и забавное, а евреи выставлены злобными, глупыми и жадными.
И никто не обращал на это внимание. Никто не говорил о том, что Гоголь просто является представителем своего времени, на которого повлияла тогдашняя социализация, и что это важно учитывать, потому что антисемитские стереотипы вроде тех, которые транслировал Гоголь, стоили жизни миллионам.
Если кто-то когда-то об этом упомянул, то я это даже не услышала, хотя про героизм Тараса Бульбы я слышала десятки раз.
В школе нам все разжевывали, объясняли, как совсем маленьким детишкам, но ни учителя, ни авторы учебников не потрудились обратить внимание на то, что в книге полно дичайшего антисемитизма.
4.
Это только один из многих случаев антисемитизма из школьной программы. Были еще и уроки истории, на которых вполне могли быть вещи и похуже... если, конечно, вы знаете историю, и умеете отличать школьную пропаганду от того, что было на самом деле. А я знала.
Я слышала, как взрослые евреи говорят о том, что они не сталкивались с антисемитизмом. Но в большинстве российских и украинских школ с ним сталкиваются все, и это считается нормальным.
Многие дети — в том числе и еврейские дети — сталкиваются с ним на улице, когда с ними хотят «просто поболтать». Некоторые сталкиваются с ним дома — и гораздо чаще, чем взрослые люди.
Я с ним столкнулась как раз в то время, когда я очень четко ассоциировала себя с еврейской культурой.
Я слушала про то, как прекрасен человек, который устроил еврейские погромы, когда ассоциировала себя с жертвами этих погромов.
Я должна была рассказывать о великих правителях, которые угнетали евреев, когда думала, что я и моя семья умрут в концлагере, если я не смогу заработать много денег.
Меня пытались убедить в том, что я должна ходить в православную церковь, потому что в мире «слишком много зла», и в качестве представителей «злых сил» мне указывали на влиятельных евреев, о которых эти люди ничего не знали, и которых они ненавидели только за то, что те богаты, и что они — евреи. То есть, что они стали теми, кем хотела стать я.
То есть, меня фактически называли недочеловеком, и прямо заявляли, что моя жизнь не имеет значения. Меня считали злом. И нет, конечно же, это не было речами ненависти!
Хотя нет, все же было.
То, как взрослые относились к моей культурной идентичности и к моей истории — было самым жестким психологическим насилием. Это было похоже на пятиминутки ненависти из книги Оруэлла. Вот только длилось это не по пять минут. Это длилось часами. Постоянно.
Это напрочь лишило меня чувства безопасности.
Я не могла сменить школу, не могла уехать из города.
Я чувствовала себя в ловушке.
Я не могла даже говорить о том, что я думаю — частично потому, что не могла это сформулировать, частично — потому, что мне это казалось небезопасным.
Я могла только думать.
Я думала о том, как мне свергнуть нынешнее украинское правительство — конечно, я понимала, что никогда этого не сделаю, но мне нравилось представлять это во всех подробностях, нравилось строить планы. В 16 лет, в разгар Арабской весны, у меня уже был четкий план Майдана — за несколько лет до Майдана.
Я могла составлять бесконечные схемы, по которым я смогу уехать из Украины, когда стану старше. Я жила ради того, чтобы это сделать.
Я могла бунтовать, устраивая нечто вроде экономического бойкота. Не платить за проезд на государственном транспорте — чтобы взять с государства компенсацию за системное насилие и дискриминацию, которую мне оно должно было бы выплатить, но не могло.
Я могла ломать карандаши на уроках истории.
Я могла смириться с тем, что для большинства людей я не являюсь человеком, и не воспринимать как людей их. Я воспринимала это навязываемое мне противостояние как нечто нормальное, не зная, что бывает иначе, и рассматривала все межличностные отношения с позиции Realpolitik.
Мои мысли не были глупостью, «подростковым цинизмом» и «бессмысленным бунтом» — это была просто попытка выжить. Я наблюдала за миром и делала выводы. И, между прочим, я вообще не верю в существование бессмысленных подростковых бунтов. Потому что у любого поведения есть причина. А отношение общества к подросткам дает им уйму причин для бунта.
5.
Если вы хотите, чтобы моя история не повторилась, учтите вот что...
Дети и подростки, как и взрослые, могут обладать сформированной идентичностью (даже если некоторые из них не могут или бояться выразить это словами). Чувство идентичности и взгляды зависят больше не от возраста, а от характера человека и от ситуации. Я встречала подростков с очень четкими политическими убеждениями. Я встречала взрослых, которые с легкостью меняют свои взгляды. Они могут стать патриотами в 30 или 40 лет, даже если до этого были абсолютно аполитичны. И я встречала взрослых, которые легко поддаются пропаганде, и на которых сильно влияет мнение окружающих — они могут начать считать свою культуру плохой, а чужую — хорошей, если в это верят их друзья, или другие авторитетные для них личности.
И, наверняка, есть взрослые евреи, которых наша школьная пропаганда могла бы сделать украинскими патриотами. Но при этом почему-то только отъявленные антисемиты будут говорить взрослому еврею то, что я слышала в детстве.
Дети и подростки — такие же люди, как и взрослые, и они испытывают те же чувства. Речи ненависти, которые мы слышим в детстве, не становятся менее серьезными из-за нашего возраста — скорее наоборот, потому что в детстве у нас практически нет возможности защитить себя от них, и нас могут принуждать быть частью той системы, которая нас угнетает.
Дети и подростки так же могут «заработать» кризис меньшинства и психологические травмы из-за постоянной дискриминации. Они могут лишиться чувства безопасности, потому что они ДЕЙСТВИТЕЛЬНО не в безопасности. Они могут возненавидеть ту культуру, которую вы им навязываете — и это совершенно нормально, представители меньшинств часто начинают ненавидеть культуру большинства, если это большинство их угнетает. Может быть кое-что хуже — они могут сломаться. Они могут «ассимилироваться» не из-за склонности к копированию, а из-за того, что у них больше не будет сил сопротивляться. Ваши слова могут сильно отразиться на их самооценке, и на их отношениях с теми, кто принадлежит к той же культуре, что и они сами.
И когда им исполнится восемнадцать лет, этот внутренний надлом, психические проблемы, ненависть или преклонение перед большинством никуда не денутся — люди в восемнадцать лет магическим образом не меняются. Так что, желая помочь стране, воспитывая патриотов, вы создаете расколотое общество, полное недоверия. Общество, в котором многие люди страдают от психологических травм и не могут реализовать свой потенциал на благо вашей любимой страны. Общество, в котором многие люди — благодаря вам — возненавидели эту страну.
Так вы можете воспитать только толпы иммигрантов, и множество новых революционеров и террористов. Вы этого хотите?
И вы ломаете не только меньшинства. Если вы эйджист, считающий, что можете издеваться над культурной идентичностью подростков — подумайте о других подростках, которые это видят. О нейротипичных подростках, у которых отлично развит механизм подражания, и которые берут с вас пример. О тех, кто читает Тараса Бульбу, и повторяет ваши слова о том, что организаторы еврейского погрома были героями. И тех, кто благодаря вашим урокам не считает евреев, американцев, арабов, чернокожих и вообще всех «нерусских» — за людей. Если вы думаете, что жизнь в таком обществе прекрасна, вам самим стоит подучить историю, и начать с истории Третьего Рейха.
У подростков нет права на национальную и культурную идентичность.
Речи ненависти по отношению к «нерусским» подросткам люди даже могут посчитать «обучением» и «попыткой помочь ассимилироваться».
Когда незнакомый мужик узнал, что я — частично еврейка, и заявил, что «евреи — народ-паразит», он был со мной очень мягок. Это был вежливый солидный мужчина среднего возраста, и многие бы сказали, что он желал мне только добра. Вероятно, он действовал из лучших побуждений — он пытался «воспитать» меня, потому что принял меня за ребенка.
Ему было наплевать на то, что русская культура мне совершенно не близка, и я большую часть жизни ассоциирую себя с еврейской историей. Ему (и всем, кто его бы поддержал) было наплевать на мои чувства, потому что я выгляжу как ребенок — а значит, по определению не могу быть человеком с собственными предпочтениями и с собственной идентичностью. В культуре считается, что подростки очень податливы, что их взгляды легко изменить, что их можно учить, как жить — поэтому он и пытался изменить меня. Он никогда не вел бы себя подобным образом со взрослым евреем.
Недавно произошла еще одна похожая ситуация. На этот раз незнакомая женщина, которая приняла меня за школьницу, решила со мной «поболтать», и рассказывала мне о том, как она ненавидит США. Конечно, она не знала, что я американка. Но даже если бы и знала... я не уверена, что это что-то бы изменило. Как и тот незнакомец, она, вероятно, считала, что она может «переучивать» молодежь.
То, что в случае взрослого человека посчитали бы речами ненависти, в моем случае считают просто безопасной «попыткой поболтать».
3.
То, что у подростков нет права на национальную и культурную идентичность, практически закреплено на законодательном уровне.
Снова представьте себя солидным взрослым мужчиной.
Представьте, что вас просят написать статью о том, какими героями были те, кто убивал и пытал тот самый народ, чью историю вы считаете своей... И что ваша критика этого задания не принимается — от вас ждут подчинения. Если вы не напишете эту статью, то вас ждут крайне негативные последствия, которые могут даже негативно сказаться на вашем материальном и рабочем положении, и на вашей домашней обстановке.
Представьте: вы работаете в организации, в которой ваш руководитель половину времени рабочих совещаний тратит на то, чтобы рассказывать всем заговоры про вашу страну, демонизировать вашу культуру и обвинять ваших сограждан во всех бедах мира.
Что вы сделаете? Уволитесь? Уедете из этой страны? Будете жаловаться?
Я пережила все это, но у меня не было возможности сделать что-то подобное.
То, что я описала выше, я пережила в школе и в ВУЗе. И хоть из ВУЗа я, в конце концов, ушла — у меня не было права уйти из школы. Я не могла выбрать другую школу или перейти на домашнее обучение. Я не могла пожаловаться на своих преподавателей. Я не могла сообщить о том, что нас пичкают откровенной пропагандой (которую, кстати, можно классифицировать как «разжигание межнациональной розни»), потому что у учеников нет никаких механизмов давления на преподавателей. Нет никаких организаций, защищающих школьников и студентов, принадлежащих к меньшинствам (а если и есть, о них практически никто не знает). Нет никаких горячих линий, волонтеров-юристов, готовых помочь, специальных форм на сайте министерства образования, которые можно было бы заполнить, чтобы оставить жалобу. Нет никаких «профсоюзов» для школьников. Потому что права детей и подростков никого не волнуют. Тем более их право на самоопределение, которым часто жертвуют во имя патриотического воспитания.
Так что я была вынуждена терпеть все эти теории заговора, которые мой ВУЗовский преподаватель по математике каждую пару рассказывал о США. Я была вынуждена терпеть противопоставление «мы» и «они», хотя я явно ассоциировала себя с американцами, потому что... потому что я и есть американка. Возможно, я должна была попросить его перестать меня оскорблять, и выйти из аудитории. Но, думаю, это могло бы крайне негативно сказаться на моем нахождении в университете.
В школе все, конечно же, было хуже. Если бы я ушла с урока, я бы имела дело не только с прямыми последствиями своих действий, а и с проблемами дома. К тому же, как говорилось выше, я не могла сама сменить школу — а даже если бы и могла, в другой школе меня ждало бы то же самое.
Поэтому, когда учителя и одноклассники говорили о Тарасе Бульбе из одноименной книги как о примере героизма, я была вынуждена молча это слушать.
В книге он и другие казаки издевались над евреями и участвовали в еврейском погроме, и все это проигнорировали. Еврейский погром в «Тарасе Бульбе» был показан как что-то смешное и забавное, а евреи выставлены злобными, глупыми и жадными.
И никто не обращал на это внимание. Никто не говорил о том, что Гоголь просто является представителем своего времени, на которого повлияла тогдашняя социализация, и что это важно учитывать, потому что антисемитские стереотипы вроде тех, которые транслировал Гоголь, стоили жизни миллионам.
Если кто-то когда-то об этом упомянул, то я это даже не услышала, хотя про героизм Тараса Бульбы я слышала десятки раз.
В школе нам все разжевывали, объясняли, как совсем маленьким детишкам, но ни учителя, ни авторы учебников не потрудились обратить внимание на то, что в книге полно дичайшего антисемитизма.
4.
Это только один из многих случаев антисемитизма из школьной программы. Были еще и уроки истории, на которых вполне могли быть вещи и похуже... если, конечно, вы знаете историю, и умеете отличать школьную пропаганду от того, что было на самом деле. А я знала.
Я слышала, как взрослые евреи говорят о том, что они не сталкивались с антисемитизмом. Но в большинстве российских и украинских школ с ним сталкиваются все, и это считается нормальным.
Многие дети — в том числе и еврейские дети — сталкиваются с ним на улице, когда с ними хотят «просто поболтать». Некоторые сталкиваются с ним дома — и гораздо чаще, чем взрослые люди.
Я с ним столкнулась как раз в то время, когда я очень четко ассоциировала себя с еврейской культурой.
Я слушала про то, как прекрасен человек, который устроил еврейские погромы, когда ассоциировала себя с жертвами этих погромов.
Я должна была рассказывать о великих правителях, которые угнетали евреев, когда думала, что я и моя семья умрут в концлагере, если я не смогу заработать много денег.
Меня пытались убедить в том, что я должна ходить в православную церковь, потому что в мире «слишком много зла», и в качестве представителей «злых сил» мне указывали на влиятельных евреев, о которых эти люди ничего не знали, и которых они ненавидели только за то, что те богаты, и что они — евреи. То есть, что они стали теми, кем хотела стать я.
То есть, меня фактически называли недочеловеком, и прямо заявляли, что моя жизнь не имеет значения. Меня считали злом. И нет, конечно же, это не было речами ненависти!
Хотя нет, все же было.
То, как взрослые относились к моей культурной идентичности и к моей истории — было самым жестким психологическим насилием. Это было похоже на пятиминутки ненависти из книги Оруэлла. Вот только длилось это не по пять минут. Это длилось часами. Постоянно.
Это напрочь лишило меня чувства безопасности.
Я не могла сменить школу, не могла уехать из города.
Я чувствовала себя в ловушке.
Я не могла даже говорить о том, что я думаю — частично потому, что не могла это сформулировать, частично — потому, что мне это казалось небезопасным.
Я могла только думать.
Я думала о том, как мне свергнуть нынешнее украинское правительство — конечно, я понимала, что никогда этого не сделаю, но мне нравилось представлять это во всех подробностях, нравилось строить планы. В 16 лет, в разгар Арабской весны, у меня уже был четкий план Майдана — за несколько лет до Майдана.
Я могла составлять бесконечные схемы, по которым я смогу уехать из Украины, когда стану старше. Я жила ради того, чтобы это сделать.
Я могла бунтовать, устраивая нечто вроде экономического бойкота. Не платить за проезд на государственном транспорте — чтобы взять с государства компенсацию за системное насилие и дискриминацию, которую мне оно должно было бы выплатить, но не могло.
Я могла ломать карандаши на уроках истории.
Я могла смириться с тем, что для большинства людей я не являюсь человеком, и не воспринимать как людей их. Я воспринимала это навязываемое мне противостояние как нечто нормальное, не зная, что бывает иначе, и рассматривала все межличностные отношения с позиции Realpolitik.
Мои мысли не были глупостью, «подростковым цинизмом» и «бессмысленным бунтом» — это была просто попытка выжить. Я наблюдала за миром и делала выводы. И, между прочим, я вообще не верю в существование бессмысленных подростковых бунтов. Потому что у любого поведения есть причина. А отношение общества к подросткам дает им уйму причин для бунта.
5.
Если вы хотите, чтобы моя история не повторилась, учтите вот что...
Дети и подростки, как и взрослые, могут обладать сформированной идентичностью (даже если некоторые из них не могут или бояться выразить это словами). Чувство идентичности и взгляды зависят больше не от возраста, а от характера человека и от ситуации. Я встречала подростков с очень четкими политическими убеждениями. Я встречала взрослых, которые с легкостью меняют свои взгляды. Они могут стать патриотами в 30 или 40 лет, даже если до этого были абсолютно аполитичны. И я встречала взрослых, которые легко поддаются пропаганде, и на которых сильно влияет мнение окружающих — они могут начать считать свою культуру плохой, а чужую — хорошей, если в это верят их друзья, или другие авторитетные для них личности.
И, наверняка, есть взрослые евреи, которых наша школьная пропаганда могла бы сделать украинскими патриотами. Но при этом почему-то только отъявленные антисемиты будут говорить взрослому еврею то, что я слышала в детстве.
Дети и подростки — такие же люди, как и взрослые, и они испытывают те же чувства. Речи ненависти, которые мы слышим в детстве, не становятся менее серьезными из-за нашего возраста — скорее наоборот, потому что в детстве у нас практически нет возможности защитить себя от них, и нас могут принуждать быть частью той системы, которая нас угнетает.
Дети и подростки так же могут «заработать» кризис меньшинства и психологические травмы из-за постоянной дискриминации. Они могут лишиться чувства безопасности, потому что они ДЕЙСТВИТЕЛЬНО не в безопасности. Они могут возненавидеть ту культуру, которую вы им навязываете — и это совершенно нормально, представители меньшинств часто начинают ненавидеть культуру большинства, если это большинство их угнетает. Может быть кое-что хуже — они могут сломаться. Они могут «ассимилироваться» не из-за склонности к копированию, а из-за того, что у них больше не будет сил сопротивляться. Ваши слова могут сильно отразиться на их самооценке, и на их отношениях с теми, кто принадлежит к той же культуре, что и они сами.
И когда им исполнится восемнадцать лет, этот внутренний надлом, психические проблемы, ненависть или преклонение перед большинством никуда не денутся — люди в восемнадцать лет магическим образом не меняются. Так что, желая помочь стране, воспитывая патриотов, вы создаете расколотое общество, полное недоверия. Общество, в котором многие люди страдают от психологических травм и не могут реализовать свой потенциал на благо вашей любимой страны. Общество, в котором многие люди — благодаря вам — возненавидели эту страну.
Так вы можете воспитать только толпы иммигрантов, и множество новых революционеров и террористов. Вы этого хотите?
И вы ломаете не только меньшинства. Если вы эйджист, считающий, что можете издеваться над культурной идентичностью подростков — подумайте о других подростках, которые это видят. О нейротипичных подростках, у которых отлично развит механизм подражания, и которые берут с вас пример. О тех, кто читает Тараса Бульбу, и повторяет ваши слова о том, что организаторы еврейского погрома были героями. И тех, кто благодаря вашим урокам не считает евреев, американцев, арабов, чернокожих и вообще всех «нерусских» — за людей. Если вы думаете, что жизнь в таком обществе прекрасна, вам самим стоит подучить историю, и начать с истории Третьего Рейха.