1.
В подростковом возрасте я задумывалась о карьере генерального директора банка. Родители не воспринимали эти планы всерьез. Они негативно относились к крупному бизнесу в целом. Кроме того, они считали, что я «недостаточно хорошо знаю математику» (хоть школьный курс математики малополезен для банковской деятельности). Но больше всего они смеялись над идеями о том, как я буду обустраивать свой кабинет, и как я буду работать.
Вот идеи, которые казались им особенно смешными:
- Я хотела, чтобы в моем кабинете стояли качели.
- Я хотела, чтобы рядом с кабинетом был спортзал с батутами.
- Я хотела, чтобы в моем кабинете была полная шумоизоляция (начиная от стен, и заканчивая полом и потолком).
Смешно, правда? Качели – в офисе главы банка!
«Детский сад», - как сказал бы мой отец.
2.
Нет, не смешно. То, над чем так смеялись взрослые, на «академическом» языке называется «созданием инклюзивной среды» и «аккомодацией».
Для тех, кто не знает, что это такое, поясню. Инклюзивная среда – это условия, в которых у всех людей будут равные возможности, и в которой люди могут максимально использовать свой потенциал. (В данном случае – выполнять рабочие обязанности).
Аккомодация – это конкретные инструменты «помощи» - например, тексты со шрифтом брайля для незрячих людей, или шумоизоляция для людей с повышенной сенсорной чувствительностью к звукам.
В подростковом возрасте я не знала этих слов. В отличие от защитников прав инвалидов и от руководителей прогрессивных компаний, я не могла подать свою идею «красиво». Мне в принципе было сложно формулировать мысли устно. Но, что еще хуже, я была подростком, а значит, мое мнение, мои идеи и мои ощущения не имели никакого значения.
Поэтому вполне разумные вещи казались окружающим «детской нелепицей».
Теперь, занимаясь вопросами прав инвалидов, я все больше понимаю, насколько я была права.
В кабинете генеральных директоров банков зачастую находится множество бесполезных и нефункциональных вещей, вроде антиквариата, «современного искусства», семейных фотографий, картин и грамот. Иногда в них есть даже клюшки для гольфа и маленькие луночки, куда этими клюшками можно загонять мяч.
Так почему бы не установить там качели для человека, которому намного проще думать, когда он находится в движении? Разве это не улучшит качество его работы, и не окажет позитивное влияние на работу всего банка?
И почему этот человек не может бегать по кабинету, если на бегу ему проще принимать важные решения? (идея о том, что я могу бегать на работе, вызывала у моего отца очень странную реакцию).
И почему бы не установить в кабинете звукоизоляцию, чтобы звук от этой беготни не мешал другим сотрудникам? И чтобы шум машин, ветер, шаги в коридоре, телефонные звонки и другие обычные для офиса звуки не превращали бы работу в кошмар?
Когда я говорила о качелях в офисе, я воспринимала как нечто само собой разумеющиеся то, что у других работников моего банка обязательно будет возможность сделать свои рабочие места максимально удобными.
Когда я говорила о качелях в офисе, я думала о том, что пора менять устаревшие представления о «крутизне». Крутизна – это не просто «капиталистическое понятие, используемое для угнетения». Крутизна – это мода, а моду можно изменить в пределах капиталистической системы. Для изменения моды не надо совершать революций.
Когда я говорила о качелях в офисе, я говорила об изменениях корпоративной этики, которая должна начинаться с высшей администрации. Качели в кабинете главы банка дали бы понять остальным служащим, что в «детских» и «странных» способах аккомодации нет ничего стыдного.
И я бы хотела, чтобы кто-то из нынешних руководителей крупных банков установил у себя в офисе качели для стимминга, сделал бы шумоизоляцию, использовал бы способы альтернативной коммуникации на конференциях, ходил бы на работу со служебной собакой или выбрал бы другие методы аккомодации, которые на данный момент слишком стигматизированы.
3.
Сегодня (2 апреля) День Принятия Аутизма, и многие будут писать об изменении личного отношения к аутичным людям.
Это, безусловно, очень важно, но я хочу обратить внимание на более простые вещи, которые вызывают у многих такой же смех, как моя идея о качелях.
Я считаю, что принятие на рабочем месте начинается именно с создания равных условий. И я имею в виду не только «принятие аутичных людей», а и нормальное отношение к отличиям в целом.
Я хочу, чтобы на собеседованиях аутичных людей не оценивали по их способностям болтать ни о чем и смотреть в глаза.
Чтобы люди с повышенной сенсорной чувствительностью или эпилепсией не отказывались от работы из-за таких мелочей, как мигающие флюоресцентные лампы в их офисах.
Чтобы люди, состоящие в однополых отношениях, могли развешивать на стенах фотографии своих партнеров, как и их гетеро-коллеги.
Чтобы трансгендерных людей называли в том роде и тем именем, каким они хотят.
Чтобы мусульмане могли молиться в отдельной комнате во время перерыва.
Чтобы людей брали на работу не по возрастному признаку, а на основании их знаний и навыков (которые у тринадцатилетнего могут быть лучше, чем у сорокалетнего). И чтобы работодатели одинаково оплачивали работу людей разных возрастов.
И дело тут не в морали и даже не в справедливости, а в том, что существующая на данный момент ситуация не выгодна никому. Ограничения, налагаемые работодателями на меньшинства, так же бессмысленны, как негласный запрет на использование качелей в банке.
В конце концов, чем больше людей смогут реализовать свой потенциал, тем лучше для компании, для ее клиентов и для акционеров. Так зачем жертвовать практической пользой ради надуманного и бесполезного «так принято»?
Если бы 150 лет назад все боялись общественного осуждения и действовали бы «как принято», цепляясь за старые технологии и старые стандарты, женщины бы то сих пор не имели бы права работать, и все люди ездили бы на лошадях вместо автомобилей.
В подростковом возрасте я задумывалась о карьере генерального директора банка. Родители не воспринимали эти планы всерьез. Они негативно относились к крупному бизнесу в целом. Кроме того, они считали, что я «недостаточно хорошо знаю математику» (хоть школьный курс математики малополезен для банковской деятельности). Но больше всего они смеялись над идеями о том, как я буду обустраивать свой кабинет, и как я буду работать.
Вот идеи, которые казались им особенно смешными:
- Я хотела, чтобы в моем кабинете стояли качели.
- Я хотела, чтобы рядом с кабинетом был спортзал с батутами.
- Я хотела, чтобы в моем кабинете была полная шумоизоляция (начиная от стен, и заканчивая полом и потолком).
Смешно, правда? Качели – в офисе главы банка!
«Детский сад», - как сказал бы мой отец.
2.
Нет, не смешно. То, над чем так смеялись взрослые, на «академическом» языке называется «созданием инклюзивной среды» и «аккомодацией».
Для тех, кто не знает, что это такое, поясню. Инклюзивная среда – это условия, в которых у всех людей будут равные возможности, и в которой люди могут максимально использовать свой потенциал. (В данном случае – выполнять рабочие обязанности).
Аккомодация – это конкретные инструменты «помощи» - например, тексты со шрифтом брайля для незрячих людей, или шумоизоляция для людей с повышенной сенсорной чувствительностью к звукам.
В подростковом возрасте я не знала этих слов. В отличие от защитников прав инвалидов и от руководителей прогрессивных компаний, я не могла подать свою идею «красиво». Мне в принципе было сложно формулировать мысли устно. Но, что еще хуже, я была подростком, а значит, мое мнение, мои идеи и мои ощущения не имели никакого значения.
Поэтому вполне разумные вещи казались окружающим «детской нелепицей».
Теперь, занимаясь вопросами прав инвалидов, я все больше понимаю, насколько я была права.
В кабинете генеральных директоров банков зачастую находится множество бесполезных и нефункциональных вещей, вроде антиквариата, «современного искусства», семейных фотографий, картин и грамот. Иногда в них есть даже клюшки для гольфа и маленькие луночки, куда этими клюшками можно загонять мяч.
Так почему бы не установить там качели для человека, которому намного проще думать, когда он находится в движении? Разве это не улучшит качество его работы, и не окажет позитивное влияние на работу всего банка?
И почему этот человек не может бегать по кабинету, если на бегу ему проще принимать важные решения? (идея о том, что я могу бегать на работе, вызывала у моего отца очень странную реакцию).
И почему бы не установить в кабинете звукоизоляцию, чтобы звук от этой беготни не мешал другим сотрудникам? И чтобы шум машин, ветер, шаги в коридоре, телефонные звонки и другие обычные для офиса звуки не превращали бы работу в кошмар?
Когда я говорила о качелях в офисе, я воспринимала как нечто само собой разумеющиеся то, что у других работников моего банка обязательно будет возможность сделать свои рабочие места максимально удобными.
Когда я говорила о качелях в офисе, я думала о том, что пора менять устаревшие представления о «крутизне». Крутизна – это не просто «капиталистическое понятие, используемое для угнетения». Крутизна – это мода, а моду можно изменить в пределах капиталистической системы. Для изменения моды не надо совершать революций.
Когда я говорила о качелях в офисе, я говорила об изменениях корпоративной этики, которая должна начинаться с высшей администрации. Качели в кабинете главы банка дали бы понять остальным служащим, что в «детских» и «странных» способах аккомодации нет ничего стыдного.
И я бы хотела, чтобы кто-то из нынешних руководителей крупных банков установил у себя в офисе качели для стимминга, сделал бы шумоизоляцию, использовал бы способы альтернативной коммуникации на конференциях, ходил бы на работу со служебной собакой или выбрал бы другие методы аккомодации, которые на данный момент слишком стигматизированы.
3.
Сегодня (2 апреля) День Принятия Аутизма, и многие будут писать об изменении личного отношения к аутичным людям.
Это, безусловно, очень важно, но я хочу обратить внимание на более простые вещи, которые вызывают у многих такой же смех, как моя идея о качелях.
Я считаю, что принятие на рабочем месте начинается именно с создания равных условий. И я имею в виду не только «принятие аутичных людей», а и нормальное отношение к отличиям в целом.
Я хочу, чтобы на собеседованиях аутичных людей не оценивали по их способностям болтать ни о чем и смотреть в глаза.
Чтобы люди с повышенной сенсорной чувствительностью или эпилепсией не отказывались от работы из-за таких мелочей, как мигающие флюоресцентные лампы в их офисах.
Чтобы люди, состоящие в однополых отношениях, могли развешивать на стенах фотографии своих партнеров, как и их гетеро-коллеги.
Чтобы трансгендерных людей называли в том роде и тем именем, каким они хотят.
Чтобы мусульмане могли молиться в отдельной комнате во время перерыва.
Чтобы людей брали на работу не по возрастному признаку, а на основании их знаний и навыков (которые у тринадцатилетнего могут быть лучше, чем у сорокалетнего). И чтобы работодатели одинаково оплачивали работу людей разных возрастов.
И дело тут не в морали и даже не в справедливости, а в том, что существующая на данный момент ситуация не выгодна никому. Ограничения, налагаемые работодателями на меньшинства, так же бессмысленны, как негласный запрет на использование качелей в банке.
В конце концов, чем больше людей смогут реализовать свой потенциал, тем лучше для компании, для ее клиентов и для акционеров. Так зачем жертвовать практической пользой ради надуманного и бесполезного «так принято»?
Если бы 150 лет назад все боялись общественного осуждения и действовали бы «как принято», цепляясь за старые технологии и старые стандарты, женщины бы то сих пор не имели бы права работать, и все люди ездили бы на лошадях вместо автомобилей.